Н.М.Языков

К. Бухмейер (Вступительная статья к книге "Н.М.Языков. Стихотворения и поэмы")

Не опьянение кружит голову поэта, оно лишь образ пьянящего чувства легкости, свободы, вдохновения.

«У меня пьянство свое,- писал Языков,- оно, так сказать, mare clausum {замкнутое море) моей поэзии». Это справедливо по отношению к содержанию «винных» стихов поэта и по отношению к их форме. Прогрессивный общественный смысл этого хмельного кипения чувств живо воспринимался современниками, в частности такими великими представителями языковского времени, как Пушкин и Гоголь. Им, кстати говоря, так же как И. Киреевскому, вольнолюбивая лирика Языкова была известна в полном объеме.

«У него студентские пирушки не из бражничества и пьянства,- утверждал Гоголь,-но от радости, что есть мочь в руке и поприще впереди, что понесутся они, студенты

На благородное служенье Во славу чести и добра».

И Пушкин, и Гоголь сравнивали стихи Языкова с разымчивой, пьяной брагой. «Зачем он назвал их: Стихотворения Языкова,- говорил, по воспоминаниям Гоголя, Пушкин о сборнике стихов 1833 года,- их бы следовало назвать просто: Хмель!».

Общественное содержание созданного Языковым образа поэта-студента расширяют и углубляют такие стихотворения этого периода, как «Муза», «Поэт» («Искать ли славного венца...»), «Поэт свободен, что награда...», где речь идет о независимости вдохновения и его торжестве над венчанным произволом; и политические элегии, и стихи на смерть Рылеева («Не вы ль убранство наших дней...»), а также дружеские послания, прежде всего к Пушкину.

В формировании языковской поэтики огромную роль сыграло то обстоятельство, что он, вступив в литературу учеником Батюшкова и Жуковского, почти сразу должен был искать средств для выражения гражданских чувств.

Отсюда проистекало два обстоятельства. Во-первых, своеобразный его поэтический почерк складывался прежде всего в произведениях торжественного стиля, и находки, сделанные им в этой области, стали в значительной мере формообразующими для всего его творчества. Во-вторых, Языков с первых шагов столкнулся с задачей, стоявшей перед всей русской поэзией к началу 1820-х годов,- с необходимостью создания нового торжественного стиля, который должен был вобрать в себя многие достижения поэтов новой школы, не утратив при этом «высокости».

Героическое и патриотическое содержание декабристской поэзии, агитационные цели ее выдвинули в 1810-1820-е годы в качестве первоочередной задачи создание нового торжественного стиля.

В борьбе с идейной облегченностью и салонной гладкостью карамзинской школы писатели гражданского направления, ориентировавшиеся на высокий стиль (например, Востоков, Гнедич, Катенин, Кюхельбекер), опирались на литературу XVIII века, располагавшую разработанными средствами этого стиля. Вслед за Радищевым некоторые из них принципиально отстаивали затрудненность торжественной стихотворной речи, проистекающую от перенасыщенности ее архаической лексикой и оборотами, считая ее условием энергии и силы выражения.

Между тем карамзинская школа в лице таких своих представителей, как Жуковский и Батюшков, сделала настолько важные открытия в области русского стиха и поэтического языка, что их нельзя было безнаказанно не учитывать.

По сравнению со стихами Жуковского и Батюшкова, их новым стиховым темпом, легкостью, гибкостью в передаче различных эмоций современная им гражданская поэзия нередко выглядела чрезмерно тяжеловесной и неповоротливой. Несмотря на искренность гражданского чувства, она была риторической и холодной. Исторически необходимо было уничтожить известное отставание торжественного стиля, усвоить ему стиховые и языковые завоевания новой поэзии.

Эта необходимость (какой бы остроты ни достигали теоретические споры) ощущалась обоими лагерями, заставляя их идти на взаимные «уступки» в области гражданской поэзии, что и подготовило исподволь появление новой стилистической системы.

Но к 1820-м годам построение этой системы было еще далеко не завершено, и задачу эту окончательно удалось решить только Пушкину. Немало способствовал этому своими поэтическими открытиями и Языков.

Главной заслугой Языкова в области торжественного стиля явился живой поэтический восторг, который удалось ему создать взамен и величавого парения поэзии классицизма XVIII века, и тяжеловесной риторики, сковывавшей мысль и чувство гражданских поэтов начала XIX века.

Механизм, секрет этого типично языковского восторга, заставившего Гоголя утверждать, что Языков рожден для «дифирамба и гимна», заключается прежде всего в сочетании стремительного, как бы летящего стиха с особым строением стихотворного периода, при решительном обновлении поэтического словаря.

По стиховому темпу Языков, как это было установлено исследованиями, занимает первое место среди поэтов своего времени.

Пропуски ритмических ударений на первой и третьей стопе четырехстопного ямба в периоде, передающем непрерывное эмоциональное нарастание, создают впечатление того страстного поэтического «захлеба», который особенно пленяет в Языкове.

Доведенное до кульминационной точки эмоциональное нарастание разрешается у Языкова, как правило, эффектной афористической формулой, представляющей собой смысловой центр тяжести стихового периода. Чаще всего эти формулы определенным образом организованы в звуковом отношении, по-державински громкозвучны.

Рука свободного сильнее Руки, измученной ярмом, Так с неба падающий гром Подземных грохотов звучнее, Так песнь победная громчей Глухого скрежета цепей!

Или:

Пусть неизменен жизни новой Приду к таинственным вратам, Как Волги вал белоголовый Доходит целый к берегам.

Иногда поэт и ритмически подчеркивает смысловую весомость своих концовок. Так, в четырехстопном ямбе о появлении афористической формулы предупреждает обычно стих, сохраняющий три метрических ударения вместо обычных двух, с обязательным ударением на первой стопе (см., например, концовку стихотворения «Муза»).

Строя период, Языков отказывается от обстоятельного развития мысли, от парения оды XVIII века, хотя и смело пользуется отдельными одическими приемами. Он старается выговорить эту мысль на одном дыхании (порой его период - одно предложение), причем ее развертывание - это нарастающее движение к кульминации, часто подчеркнутое нагнетанием параллельных синтаксических конструкций. Риторические вопросы, обращения, восклицания, вторгаясь в период, эмоционально подхлестывают его стремительное развитие.

Иной раз Языков начинает свой период как бы с середины, инверсивно, с придаточного предложения или деепричастного оборота, восклицания или вопроса («Не вовсе чуя бога света...», «Искать ли славного венца...», «О! разучись моя рука...» и т. п.). Такое строение позволяло ему избегать однообразия и действительно требовало единого дыхания при произнесении всей мысли. «Откуда ни начнет период,- писал Гоголь,- с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заключит и замкнет так, что остановишься пораженный». «Никто самовластнее его не владеет стихом и периодом»,- утверждал Пушкин.

Обновляя язык торжественного стиля, Языков в основном идет двумя путями. Во-первых, вслед за Батюшковым, Жуковским, молодым Пушкиным, кладет в основу его средний стиль, всемерно разгружая текст от славянизмов. Во-вторых, стремится различными способами противостоять «развеществлению» поэтического слова - явлению закономерному в системе устойчивых стилей, которая пришла в 1810- 1820-х годах на смену жанровой. Поэтика таких стилей зиждилась на принципиальной повторяемости поэтических формул (слов-сигналов), рассчитанных на узнавание и возникновение определенных ассоциаций (например, в национально-историческом стиле: цепи, мечи, рабы, кинжал, мщенье; в стиле элегическом: слезы, урны, радость, розы, златые дни и т. п.). Однако выразительные возможности такого слова в каждом данном поэтическом контексте суживались: являясь знаком стиля, оно становилось почти однозначным, теряло частично свое предметное значение, а с ним и силу непосредственного воздействия. Отсюда необходимость и закономерность «открытия нового в традиционной системе»: 1 «эстетический эффект узнавания должен был все время сопровождаться другим эстетическим воздействием - так сказать, противоположным».

Наиболее абстрагировалось слово в элегическом стиле, поэтому тенденция к нарушению канона проявилась там особенно рано. К началу 1820-х годов школа гармонической точности, как называл ее Пушкин, уже располагала многими приемами, позволявшими поэту «творить новое варьированием, тонкими смысловыми сдвигами».

Языкову они были известны уже к 1823 году, и он умело употребляет их, одновременно создавая свой собственный арсенал средств, способствующих обновлению поэтического языка.

В песнях баянов он действует еще крайне осторожно, сохраняя традиционные краски национально-исторического стиля и опираясь на присущий этому стилю круг ассоциаций. В произведениях другого жанра и более поздних он покушается уже на самый принцип устойчивых стилей, ломая застывшие поэтические формулы.