Глава третья «МОЯ ЛЮБИМАЯ СТРАНА»

Языков провозглашал в стихах свое безразличие к известности, но полет славы юного поэта, живущего в Дерпте, был стремителен, стихи его печатались и распространялись в списках. И сам Языков внимательно следил за литературной жизнью России. В воспоминаниях библиотекаря дерптского университета Эмиля Андреса рассказывается о живом его интересе к Пушкину. «Благодаря моему очень близкому другу, студенту Александру Татаринову, я познакомился, - пишет Андрее, - с жившим тогда в Дерпте поэтом Языковым, моим сверстником, и завязал с ним весьма теплые, дружеские отношения. Эти оба мои друга дали мне прочитать только что появившиеся стихотворения Пушкина, который тогда жил в псковском имении». И далее следует рассказ о впечатлении, которое производил Языков на Андреса: «Языков был человек свободомыслящий... но строго наблюдал все отечественные обычаи... Немецкую литературу он любил. Некоторые его стихотворения я стихами же переложил по-немецки к его полному удовольствию. Из Москвы он прислал мне после два тома своих стихотворений с авторским посвящением».

Есть в воспоминаниях современников свидетельства о том, что он писал стихи для всех, кто ни попросит. «Дерптский студент Николай Михайлович Языков услаждал своих товарищей импровизациями и песнями, - писал позднее профессор Юрьевского (бывшего Дерптского) университета Е. Бобров. - Он был присяжным поэтом основанной им же по образцу немецких русской студенческой корпорации Рутения».

Любопытно замечание из уже цитировавшихся воспоминаний современника Языкова, композитора Ю. Арнольда, о дом, что очень многие из распеваемых во время собрания «Рутении» студенческих песен были плодом языковской музы. Есть свидетельства и о том, что все переводы дерпт-ских песен с немецкого языка для русских студентов тоже были сделаны Языковым. Но эта песенная стихия, не запечатленная на бумаге, исчезла вместе с ушедшим временем.

В стихотворении 1830 года «К А. Татаринову» Языков писал:

Не вспоминай мне, Бога ради, Веселых юности годов И не развертывай тетради Моих студенческих стихов.

Не о той ли тетради идет здесь речь, о которой в 1855 году А. Н. Татаринов сообщал: «У меня была тетрадка ненапечатанных его стихотворений, но, к несчастью, затерялась»?

Насколько популярны были эти песни, можно судить по запискам Татаринова (1855): «В последнее время на всех наших сходках, в особенности по настоянию Языкова, пелись вместо немецких преимущественно наши народные и цыганские песни. Один москвич, хотя немецкого происхождения и с немецким прозвищем, но с натурою совершенно обрусевшею... руководил нашими хорами. Он был хорошим музыкантом и, с гитарою в руке, с ухватками предводителя цыган, восхищал всех нас, в особенности же Языкова. Впрочем, и немцам очень нравились наши напевы. Мы иногда катались на лодках вдоль по Эмбаху, и по берегу всегда следовала за нами толпа народа, с жадностью слушая то заунывные, то разгульные наши хоры. На всех пирушках всегда пелись с особенным восторгом и песни Языкова: их клал на музыку тот же немецкий москвич Науман. Некоторые из них были переведены на немецкий язык и доселе поются в Дерпте не только русскими, но и немецкими буршами. Иногда вновь сочиненная Языковым песня служила поводом к пирушке. Вообще, - заканчивает автор, - своей поэзией он облагораживал наши часто грубые и однообразные оргии».

Песенная атмосфера, в которую по приезде в Дерпт окунулся Языков, несколько грубоватая, разудалая, воссоздается в романе П. Д. Бобрыкина «В путь-дорогу», ценного не столько художественностью, сколько документальностью описания жизни университетского Дерпта. Многостраничное повествование П. Д. Бобрыкина интересно и множеством примеров дерптских песен того времени, процитированных вперемешку с песнями Языкова, которые пел и которыми гордился Дерпт. Вот как передана автором песенная атмосфера Дерпта:

«Потом хор русских бурсаков грянул:

Из страны, страны далекой, С Волги-матушки широкой,

Ради сладкого труда,

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда...

- Это из наших песен, - коротко объяснил филистер Телепнёву.

- Вы, я думаю, с Языковым совсем не знакомы...

- Спойте нам какую-нибудь студенческую песню...

- Немецкие я позабыл, а из русских все хоровые... Есть только одна... слова языковские.

Он сделал несколько аккордов и запел:

В последний раз приволье жизни братской, Друзья мои, вкушаю среди вас, Сей говор чаш - свободный дружбы глас, Сей шум и крик - разгул души бурсацкой - Приветствуют меня в последний раз.

Телепнёв закончил:

А мне, друзья, отрадою священной

Останется счастливая мечта

Про вас, и Дерпт, и милые места,

Где я гулял младый и вдохновенный И с вами пел: всё миг и суета».

Любопытно свидетельство Е. Боброва о том, что в других университетах большинство студентов, распевавших песни Языкова, не знали уже имени автора. Иными словами, песня стала народной. Интересны сведения о бытовании песни «Из страны, страны далекой...» в начале XX века:

«Эта - действительно прекрасная - песня удержалась в памяти русского студенчества, но подверглась значительным изменениям, - пишет Е. Бобров. - Изменения были такими. Первая строфа:

Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой. Ради сладкого труда. Ради вольности высокой Собралися мы сюда, -

претерпела незначительные изменения... а вторая строфа:

Помним холмы, помним долы,

Наши храмы, наши сёлы, - И в краю, краю чужом Мы пируем пир веселый И за Родину мы пьем, -пелась несколько опрощенно: вместо романтического „помним холмы", воскрешающего родной Языкову приволжский пейзаж, пелось „помним горы", т. е. было взято слово, контрастное к долам».

Цикл песен «бурсацкой поэзии», как называли в Дерпте студенческие песни, был написан в 1823 году юным Языковым - свободолюбивым, радостным, вдохновенным. Студенческий пир романтизируется, приравнивается к средневековым обычаям: «Мы пьем - так рыцари пивали», - но и возносится выше, как принадлежащий поэзии:

Поем - они так не певали:

Их бранный дух, их грубый вкус

От чаши гнали милых муз.

Студенческий пир возносится, как служение поэзии:

Великолепными рядами Сидим за длинными столами,

И всякий, глядя на бокал, Поет, как Гёте приказал.

В «Воспоминаниях» Вересаева, учившегося в Юрьеве (Дерпте) в 90-х годах, отразилась стихия студенческой бурсацкой поэзии, дожившей до конца века: «Презрение к политике, узкий национализм, кутежи, дуэли, любовные истории - в этом проходила жизнь, это воспевали их песни». И далее Вересаев цитирует и переводит одну из этих песен: «Братья, будем пить, - ведь мы молоды! В старости довольно еще будет времени, чтобы жаждать. Старое вино - для молодых людей! Братья, будем сегодня веселы и радостны! Братья, будем любить, - ведь мы молоды! В старости довольно еще будет времени для ненависти! Молодые девушки - для молодых людей».

По духу своему песни Языкова отличались от бурсацких песен, воспевавших только вино и любовь. Поэта вдохновляли не просто впечатления жизни, быта университетского Дерпта, но и образцы немецкой студенческой поэзии, характерные для творчества классиков мировой литературы. Такие стихи есть у Гёте. И строка «Поет, как Гёте приказал» прямо указывает на источник вдохновения юного поэта, читавшего в подлиннике Гёте и Шиллера.

Песни этого цикла перерастали рамки студенческой пиршественной поэзии. В некоторых песнях выразились настроения, характерные для студенческой среды накануне восстания декабристов. Например:

Приди сюда хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Или дерзкий намек на августейшего императора:

Наш Август смотрит сентябрем -

Нам до него какое дело!

В студенчески-шаловливые песни о любви и науках непринужденно вплетаются и такие строфы:

Известно всем, что в наши дни

За речи многие страдали:

Напьемся так, чтобы они

Во рту же нашем умирали

В дерптский период поэт часто обращается к своему излюбленному жанру - посланиям. Жанр этот позволял вести поэтическое повествование в раскованной форме, прибегая к интимному, доверительному тону искренней беседы. Послания рождались как отзвук общих с душевно близкими людьми размышлений, стремлений и чаяний. Эту особенность лирики Языкова отмечают обычно критики. Так, В. В. Афанасьев пишет, что Языков не ждет тем - в его поэзию, как в водоворот, вовлекается вся его собственная жизнь, поэтому жанр посланий с их установкой на разговор о чем угодно и в каком угодно порядке раскрывает с наибольшей полнотой поэтические устремления Языкова (Афанасьев В. В. «Я вырос на светлых холмах и равнинах...» - В кн.: Языков Н. М. Свободомыслящая лира. - М., 1988, с. 6). Конечно, особенности посланий определялись и тем, кому они адресовались, были ли у него с поэтом общие воззрения, пережитые вместе события, как воспринимал поэт характер и судьбу тех, к кому он обращался.

Кружок Языкова с его товарищами в Дерпте - по-студенчески радостный кружок. Казалось, они торжественно встречали утро своей жизни, шли веселой гурьбой на свет, к делу, к людям. Составляли этот круг люди, тесно связанные литературными интересами; многие из них впоследствии стали известными деятелями отечественной литературы, науки, общественно-политической жизни.

Одним из друзей Языкова был Алексей Николаевич В у л ь ф (1805-1881), сыгравший роль во встрече Пушкина с Языковым. Поздней он был гусаром, в 1833 году вышел в отставку и жил в Тригорском, занимаясь хозяйством. К нему, будущему гусару, мастеру фехтовать, обращено послание Языкова «Мой друг, учи меня рубиться...»

Близким по духовным устремлениям университетским друго-vi Языкова был Петр Николаевич Шепелев, изучавший в Дерптском университете военные науки. Впоследствии, живя в своем имении, он занимался сельским хозяйством. Известны были его статьи в журнале «Русская беседа» об освобождении крестьян.

Университетским другом поэта, к которому обращено несколько стихотворений, был Андрей Николаевич Тютчев (1805-1831; он умер в Москве от скоротечной чахотки).

Послание «К Вульфу, Тютчеву и Шепелеву» обычно включается во все, даже краткие, сборники стихотворений Языкова. В этом послании в приподнято-возвышенных тонах обрисованы характер их студенческой дружбы, волнения ума и сердца.

Тесная дружба связывала Языкова и А. Н. Т а т а р и н о-в а, оставившего воспоминания о студенческих годах поэта. Александр Николаевич Татаринов (1810-1862) -земляк поэта, сын симбирского помещика. Семейные узы связывали его с декабристами: он был племянником братьев Тургеневых - Н. И. Тургенева и А. И. Тургенева. В Дерпте Татаринов в течение трех лет штудировал, как говорили тогда, «камеральные науки» (ведение дворцового и государственного хозяйства). Окончив университет, он служил «по ведомству уделов». Вышел в отставку надворным советником и занимался хозяйством у себя в имении, в Симбирской губернии. «На всех дворянских собраниях громил разного рода неустройства и злоупотребления», как писали о нем. Этот богатый симбирский помещик был ревностным деятелем, стремившимся к освобождению крестьян.

Несколько стихотворений Языков посвятил Николаю Дмитриевичу Киселеву (1800-1869), общему их с Пушкиным знакомому. В «Записках» Свербеева дается хотя беглая, но выразительная характеристика Киселева, приезжавшего в Симбирск: «На вакационное время приезжал из Дерпта преостреньким и презабавным мальчиком Николай Киселев... брат бывшего нашим послом в Париже графа... В это время Киселев отличался замечательным даром рисовать со всех и каждого весьма похожие портреты и кое-когда забавлять нас своими остроумными карикатурами». (Свербеев Д. Н. Записки, в 2-т. - М., 1899, т. 1, с. 268-269.)

Николаю Киселеву Языков поверял в стихах и свои сердечные тайны, и свои вольнолюбивые мечты.

В числе дерптских друзей поэта был Александр Дмитриевич Хрип ков (род. в 1799 г.), художник-пейзажист. Позднее, в Москве, живя в доме Языкова, художник по памяти писал пейзажи Кавказа. Стихотворение, обращенное к Хрипкову («Тебе и похвала и слава подобает!..»), завершается строками:

...рисуй картины Волги нашей!

И верь мне, будут во сто раз

Они еще живей, пленительней и краше,

Чем распрекрасный твой Кавказ.

Послание, посвященное Хрипкову, Языков считал своей поэтической удачей и не соглашался с противоположной оценкой Гоголя (хотя самый замысел - дать стихотворное описание нескольких полотен художника-пейзажиста - может показаться спорным).

Среди дерптскнх друзей Языкова был Александр Петрович Петерсон (придавший Языкову на портрете Хрип-кова вид вакхического божества, подрисовав ветку хмеля). Петерсон был братом А. П. Елагиной, в ее доме в Москве позднее жил Н. М. Языков.

Среди дерптских знакомых Языкова были и поэт Алексей Демьянович И л л и ч е в с к и й (1798-1837), лицейский товарищ Пушкина, и, возможно, Владимир Иванович Даль (1801 -1872), врач и писатель, будущий составитель толкового словаря и сборника «Пословицы русского народа».

Среди университетских друзей поэта, чьи душевные качества и образованность ценил Языков, был Владислав Максимович Княжёвич (1798-1873), занимавшийся впоследствии издательской деятельностью. Княжевнч разделял живое увлечение Языкова благородными образами ушедших лет - героями, «родными богатырями», которые для поэтов остаются всегда живыми спутниками жизни.

Федору Ивановичу Иноземцеву (1802-1869), с которым Н. Языков вместе учился в дерптские годы, посвящено стихотворение последних лет жизни:

...вижу, слышу я, как тявкает, и лает,

И войт на тебя, и съесть тебя готов

Торжественный союз ученых подлецов!

«Послание к Ф. И. Иноземцеву». 1844

Ставший известным врачом, Ф. И. Иноземцев лечил Языкова после его возвращения из-за границы, где так и не удалось восстановить здоровье.

Университетским другом Языкова был и Александр Николаевич Степанов, восхищавший поэта своей влюбленностью в классическую филологию. Языков сам выписывал нужные ему книги, а позже предлагал издать на свои средства греко-русский словарь, который подготавливал к изданию А. Степанов.

В Дерпте Языков посещал дом единокровной (по отцу) сестры Жуковского Е. А. Протасовой, где в 1823 году произошла его встреча с Жуковским. В письме от 5 марта 1823 года к брату Александру Языков сообщал: «Я очень хорошо познакомился с Жуковским... он меня принял с отверстыми объятиями (в обоих смыслах), полюбил как родного... Он мне советует, даже требует, чтоб я учился по-гречески; говорит, что он сам теперь раскаивается, что не выучился, когда мог, и что это обстоятельство очень сильно действовало на его стихотворения...

Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре, в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях».

И далее - интересное для нас свидетельство Языкова о том значении, какое имело для его поэзии подлинное переживание. Дело в том, что в критике очень распространенным было суждение, будто бы пылкая любовная лирика Языкова носит надуманный характер, не отражает подлинных чувств поэта. А вот что говорит сам Языков: «Жуковский советовал мне никогда не описывать того, чего не чувствую или не чувствовал: он почитает это главным недостатком новейших наших поэтов; итак, я хорошо делал, что не следовал твоему предложению стихотворствовать о любви».

Через несколько месяцев Языков сообщает братьям: «На днях начну учиться по-гречески». А в другом письме к братьям (от 26.IX. 1823) 19-летний Языков пишет: «Я теперь чрезвычайно занят все-таки язычными занятиями. Ежедневно имею два урока приватных по сей части, т. е. либо греческий и латинский, либо греческий и немецкий...»

Способность к иностранным языкам, любовь к их изучению проявились еще в годы учения в Петербурге; в аттестате Горного корпуса, где изучался французский, по этому предмету у Николая Языкова были указаны «отличные успехи». Во время лечения за границей, в письме к А. М. Языкову из Ганау, поэт пишет о своих занятиях - шлифовке немецкого и английского языков с учителями: «Учители поминутно шмыгают в двери: немецкий, гитарный, английский и рисовальный... Когда буду покрепче, опять стану читать Шекспира. Язык легчайший, труден выговор, да мне по-английски говорить не придется».

Даже по сравнительно небольшой опубликованной части переписки Языкова видно, насколько обширен круг его знаний. Юный студент не растрачивал времени на светские развлечения. «Я не участвую ни в балах, ни в собраниях, ни в танцах, ни в фантах; мне кажется, что, танцуя, вытряхаешь ум из головы...» (письмо А. М. Языкову от 29.1.1823). Студенческие письма Языкова полны замечаний о прочитанном. Но после смерти поэта, отчасти из-за полемических настроений, а также из-за очень скудных еще в то время публикаций его писем, критики высказывали очень опрометчивые суждения о роли Дерптского университета в образовании Н. М. Языкова. Много упреков выпало на долю Языкова (уже после его кончины прославленным русским поэтом) даже за несданные заключительные экзамены в университете, из чего с легкостью делался вывод о том, что поэт в Дерпте попросту не занимался. В своих уже упоминавшихся заметках к биографии Н. М. Языкова профессор Юрьевского (бывшего Дерптского) университета Е. А. Бобров отмечал, что некоторые биографы Языкова позволяют себе относиться к нему как-то свысока, упрекая его то за славянофильство и борьбу с западниками, то за безуспешность его учения в университете, - причем упрекают даже такие биографы, которые сами никогда не бывали в университете и не получили никакого высшего образования.

Опровергая эти расхожие мнения, Е. А. Бобров опубликовал найденные им документы об образовании, полученном Языковым в Дерпте. Эти документы рассеивают невежественное мнение о беззаботном студенте, кутиле, опровергают легенду о поэте как. вакхическом кумире дерптских буршей. Языкова действительно любили товарищи и песни его пели во многих университетах. Но для самого поэта это время его жизни было освещено светом проникновения в «немецкие науки». Если говорить его словами - он занимался, «любя немецкие науки» (из послания «Н. Д. Киселеву», 1824).

Первое впечатление Пушкина от встречи с Языковым тоже связано с ореолом Дерптского университета. В «Путешествии Онегина» есть строки о Языкове, явившемся в Три-горское «из капища наук»:

Приют, сияньем муз одетый,

Младым Языковым воспетый,

Когда из капища наук

Явился он в наш сельский круг

И нимфу Сороти прославил

И огласил поля кругом

Очаровательным стихом.

Прибыв в Дерпт 5 ноября 1822 года, Языков прожил там шесть с половиной лет (до лета 1829 г.), уезжая оттуда лишь на короткое время в Петербург, в Москву и в Псковскую губернию.

Конечно, это «капище наук» имело свои жизненные ориентиры, и по-немецки очень точные. «В Дерптский университетский альбом 1 студентов Николай Языков из Симбирска внесен под № 1767... Ближайшая его специальность... обозначена, как гуманитарная (чуть ли не у него одного из всех дерптских студентов)», - пишет профессор Е. А. Бобров («К биографии Н. М. Языкова». - «Русский филологический вестник», 1907). Бобров сам прошел в Юрьевском (Дерптском) университете студенческую выучку и потому был хорошо знаком с его нравами и традициями.

«Гуманитарная - термин, и доселе существующий - неофициально - в немецких университетах, и означает направление занятий богатых молодых людей, не избирающих себе какой-либо определенной и „хлебной" специальности, а желающих получить общее, по преимуществу эстетическое образование, и даже иногда не предполагающих сдавать экзамены, - поясняет Е. Бобров. - Но на самом деле Языков впоследствии изучал, главным образом, политические и государственные науки».

И вот последний убедительный документ о широте образования, полученного Языковым в Дерптском «капище наук». За каждой строкой этого документа - часы и дни усердного слушания лекций на немецком языке и домашних занятий «мыслящего студента», который «до петухов читает Канта»:

«Совет Императорского Дерптского университета дает свидетельство бывшему студенту философских наук Николаю Языкову, сыну гвардии прапорщика, из Симбирска, в том, что он за время с 17 мая 1823 г., со дня своей имматрикуляции, по 18 января 1827 г. надлежащим образом окончил полный свой академический курс и по выданному от философского факультета аттестату с большим прилежанием прослушал следующие курсы: ...по энциклопедии философских наук, философскому учению о религии, логике, теоретической физике, римской истории (дважды), средневековой истории, новейшей истории Европы, истории Руссов, о современном состоянии европейских государств, истории европейских государств, о русском государственном устройстве и управлении, по европейскому международному праву, политической экономии, энциклопедии наук, относящихся к политической экономии (II часть, один семестр), науке о торговле, римским древностям, истории живописи и архитектуры у древних народов, эстетике, истории русской литературы, объяснению избранных мест из русских поэтов и прозаиков.

Дерпт. 12 сентября 1830 г.»

Е. А. Бобров убедительно опровергает обывательские представления, сложившиеся на основании шутливых стихов, о якобы беспечкой, безалаберной жизни поэта, не оставлявшей времени заглянуть в книгу или пойти на лекцию: «Этот архивный документ совершенно видоизменяет прежнее представление исследователей о характере занятий студента Языкова. Профессора-специалисты удостоверяли, что Языков прослушал их курсы с прилежанием».

В правдивости этой оценки убеждают лаконичные заметки о нравах и обычаях строгого, неподкупного ученого мира в Дерптском университете начала XIX века: «Из многих прочитанных нами архивных дел о разных студентах того времени мы убедились, что тогдашние немецкие профессоры не писали студентам отметок из вежливости, а наоборот, проставляли свою оценку весьма обдуманно и без всякой церемонии: „посещал", или „посещал редко", даже - „очень редко", - притом и таким студентам, которым в прошлом семестре они же сами проставляли „исправно" или ,, прилежно", - пишет Бобров и высказывает свое собственное мнение: «Нельзя сомневаться, что отметки Языкова точно выражают степень его студенческого рвения и что, действительно, Языков усердно занимался».

Но «права на чин 12-го класса, даруемый действительным студентам», как означено в этом документе, Дерптский университет Языкову не мог «сообщить», «потому что он не подвергал себя испытаниям... В отношении нравственности его поведение во время пребывания здесь было всегда безупречным». Кстати, это последнее замечание тоже рассеивает столь любезную обывателям того времени легенду о «буйном молодце» из Симбирска.

Итак, по окончании университета - «студент свободно-без дипломный», как писал о себе сам поэт, с широким образованием, но без «права на чин 12-го класса».

Конечно, не получение права на чин, не будущее ревностное служение в департаменте было целью пребывания Языкова в Дерпте. Его средства были совершенно достаточными для того, чтобы не служить ради денег, а обязательных экзаменов в ту пору в Дерпте не было. Рассказ Боброва юмористически, но правдиво обрисовывает некоторые сцены дерптской университетской жизни:

«В прежнем Дерптском университете не было обязательных курсовых годичных экзаменов, но господствовала система добровольной (по прошению) явки на экзамены... В Дерпте недостаточно было хорошо подготовиться к экзаменам: надо было еще решиться, надо было специально ходатайствовать о допущении к экзамену. С робкими студентами дело оканчивалось обыкновенно так, что товарищи тащили... на экзамен буквально чуть ли не на веревке.

Помню я и такие случаи, что... сами профессоры и экзаменаторы... с помощью какой-либо хитрости проникали в квартиру, где взаперти отсиживались нерешительные их экзаминанты, силою извлекали их из постели, заставляли умываться и одеваться и сами же вели их экзаменовать в университет. Сдав экзамен, нередко блистательно, человек обыкновенно перерождался и приходил в себя».

Выводы Е. А. Боброва о серьезных, обширных знаниях, обретенных Николаем Михайловичем Языковым в Дерптском университете, подтверждаются позже опубликованными письмами самого Н. М. Языкова, энциклопедически образованного представителя своей эпохи.

Летом 1829 года поэт расстался с Дерптом. Прощание было весьма романтичным: Языков скакал на русской тройке, человек двадцать провожали его.

Позже, уступая воле тех, кого он любил - родных и друзей, - Языков собирался сдать экзамены в Московском университете, но потом оставил эту мысль и вступил в службу условно, поскольку дворянину «необходимо было служить или, по крайней мере, выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко, чтоб не подписываться недорослем» (С вербе е в Н. Д. Записки, в 2-х т., т. 2, с. 97).

В наши дни высокообразованные люди говорят, что школа и университет дают прежде всего не знания, а умение добывать знания. И почти то же самое говорил студент Дерптского университета Языков: «Я приехал сюда почти не затем, чтобы учиться (что можно было бы и дома, если б не...); мне нужно гораздо более научиться учиться». Не чин 12-го класса, а умение учиться самому всю жизнь, самостоятельно, - вот что дал Языкову Дерпт.

На основании переписки Языкова и архивных материалов профессор Азадовский, подготовивший первое послереволюционное собрание сочинений поэта, пришел к заключению, что «Языков прекрасно знал всю современную русскую литературу и беспрерывно следил за ней; также внимательно следил он и за западноевропейской литературой и превосходно знал ее»; отметил он и компетентность суждений поэта, которые «поражают своей глубиной и оригинальностью, смелостью оценок».

Уже в ранней юности возникло у Языкова осознание себя как певца родной земли. Вообще в ранних стихах возникают образы и мысли будущих творений. Разве знаменитый «пловец» не начинает вырисовываться уже в этом раннем стихотворении:

Так бурей гонимый, средь мрака ночного,

Пловец по ревущим пучинам летит,

На грозное небо спокойно глядит

И взорами ищет светила родного!

«Моя родина». 1822

В приподнятости тона этого раннего стихотворения слышны отголоски высокого стиля Ломоносова и Державина - кумиров юного Языкова. Восторженно славит он святые для него понятия: родина и свобода.

Франция, Англия, Германия в стихотворении «Моя родина» также рисуются в поэтически привлекательных образах: красоты («лазурная Рона»), поэзии («певцы Альбиона»), героизма («Арминий-герой», вождь древнегерман-ского племени, победитель римской армии).

Но образы Франции, Англии, Германии - Туискдна (в переносном значении слова - самой Германии, по имени мифологического родоначальника германских племен), как бы прекрасны они ни были, все же меркнут в сравнении с любимой отчизной певца. Поэтическая суть исторического прошлого отечества раскрывается юным Языковым в образах, близких сказочным, былинным. И это священное прошлое родины он прозревает в ее настоящем. Взгляд поэта словно проникает за завесу времени и видит то, что скрыто от обычного взгляда:

«Где твоя родина, певец молодой?»

- «Где берег уставлен рядами курганов;

Где бились славяне при песнях баянов;

Где Волга, как море, волнами шумит...

Там память героев, там край вдохновенный,

Там всё, что мне мило, чем сердце горит;

Туда горделивый певец полетит,

И струны пробудят минувшего гений!»

Всей стилистикой этого стихотворения, льющегося с величавой неторопливостью летописного слога, утверждается стремление пробудить «минувшего гений». Поэт мысленно отождествляет себя с древним певцом Баяном, возлагающим персты на вещие струны. Позднее образ молодого певца (Услада) будет развит в цикле стихотворений на историческую тему, исток которых виден уже в раннем стихотворении «Моя родина».

«Кого же прославит певец молодой?»

- «Певца восхищают могучие деды;

Он любит славянских героев победы,

Их нравы простые, их жар боевой;

Он любит долины, где бились народы,

Пылая к Отчизне любовью святой;

Где падали силы Орды Золотой;

Где пелися песни войны и свободы».

История Отчизны видится юному Языкову в поэтических образах, к которым он возвращался и позднее. Тема борьбы с монголо-татарскими ордами привлекала Языкова так же, как позднее она захватила Александра Блока. И запев темы слышится уже в этом юношеском стихотворении. Родные звуки песен «молодого певца» воскрешают его любимых героев: и древнерусских князей, «страшных грекам»; и Александра Невского - победителя германцев, «нашего Арминия»; и сокрушителя татарских цепей Димитрия Донского...

Но превыше всего провозглашается свобода. Для поэта высокая награда - признание потомков «младого певца» в том, что он ищет не почестей и наград, а большего, неизмеримо большего - «славы за далью веков...»

Поэт увлечен героической историей русского народа. Он пишет стихотворение «Евпатий» (о легендарном герое «Повести о приходе Батыевой рати на Рязань» Евпатий Коловрате) и «Новгородскую песнь». В русской истории он воодушевляется образами героического сопротивления рабству и насилию. Высокое же призвание поэта как вдохновителя в борьбе для Языкова было высшим проявлением человеческого духа.

Мысленно поэт словно сам переносился в даль веков, видя Баяном себя. Вдохновенный Баян, идеально сочетающий в себе черты рыцарской, богатырской отваги и поэтической утонченности чувств, певец и воин - вот поэтическое воплощение мечты юного Языкова и о собственном жизненном призвании.

...Там вдохновенный на кургане

Поет деянья праотцов -

И персты вещие летают

По звонким пламенным струнам,

И взоры воинов сверкают,

И рвутся длани их к мечам!

«Песнь барда...». 1823

Заметим, что Пушкин называл самого Языкова «вдохновенным».

Афористическими строками завершается стихотворение «Баян - к русскому воину...»

...И арфа смелых пропоет: «Конец владычеству тиранов: Ужасен хан татарский был, Но русский меч его убил!»

В автографе из альбома друга Языкова Н. Д. Киселева эти строки еще более явно соотносились с современностью:

Где нет рабов - там нет тиранов. Ужасен наш мучитель был, Но русский меч его убил.

А в предыдущих строках развивается тема желанной свободы - увы, утраченной потомками славян («переродившимися славянами», как писал Рылеев):

Рука свободного сильнее Руки, измученной ярмом,- Так с неба падающий гром Подземных грохотов звучнее, Так песнь победная громчей Глухого скрежета цепей!

Об этой строфе говорят, что строки ее звучали призывно в контексте русской действительности 1820-х годов.

Многие строки Языкова, звуча афористически, входили в разговорную речь современников, обретали долгую жизнь. Летучим выражением стал и рефрен в «Усладе»: «Не много нас, но мы славяне».

Написанные в Дерпте исторические песни, вольнолюбивая лирика свидетельствуют о том, что Языков был очень близок литераторам декабристского круга и с присущей ему пылкостью разделял их литературные взгляды, в частности декабристскую теорию романтизма. Герои его исторических песен Баян, Услад чрезвычайно близки представлениям декабристов о поэте. «К романтическим идеям восходил характерный для декабристов культ поэта-гения... „Русского духом" они представляли прежде всего мужем, воином, гражданином, тираноборцем, предпочитающим гибель или победу, но никогда не склоняющимся- перед тираном». (У с о к И. Е. Декабристская теория романтизма. -

В кн.: «История романтизма в русской литературе». - М., 1979, т. 1, с. 257, 261.)

И сегодня пламенные строки Языкова, проникнутые любовью к Отчизне и Свободе, читаются так, словно говорит наш современник, пылко выражающий свои чувства к Родине, к соотечественникам, к прошлому и грядущему возлюбленной Отчизны. Но те, кто жил с Языковым в одно время, знали гораздо больше его стихов, чем известно нам. По цензурным условиям не все они могли быть напечатаны, а списки, ходившие по рукам, не всегда сохранились.

Вот близкие идеям декабристов строки из послания Н. Д. Киселеву (1823):

Прошли те времена, как верила Россия, Что головы царей не могут быть пустые И будто создала благая длань творца Народа тысячи - для одного глупца.

По поводу вступления на престол Николая I, в 1825 году, было написано стихотворение «Извинение», опубликованное лишь в 1867 году в «Русском архиве». Вот пророческие строки из него:

Предвижу царство пустоты И прозаические годы.

Как нелегальная революционная поэзия бытовало раннее стихотворение Языкова «К халату» (1823) с широко известными строками:

Царей проказы и приказы

Не портят юности моей

И дни мои, как я в халате,

Стократ пленительнее дней

Царя, живущего некстате.

Пусть в стихотворении этом «мыслящий студент» в своих мечтах и не видит «кинжалы Занда и Лувеля», но даже упоминание этих имен многое говорило читателю о круге студенческих интересов этого времени. Одно только упоминание этих имен, бывших символами революционных идей русской молодежи начала XIX века, уже служило целям пропаганды.

Тираноборческие мотивы, горечь сожаления по поводу слабости политического протеста слышатся в элегиях, написанных до восстания декабристов, - «Свободы гордой вдохновенье...» (1824) и «Еще молчит гроза народа...» (1824).

Еще молчит гроза народа, Еще окован русский ум, И угнетенная свобода Таит порывы смелых дум. О! долго цепи вековые С рамен 1 Отчизны не спадут, Столетья грозно протекут, - И не пробудится Россия!

Авторство некоторых стихотворений Языкова долгое время приписывалось одному из видных руководителей Северного общества, К. Ф. Рылееву, настолько ярко выражены в них декабристские настроения. Так, рылеев-ской считали элегию «Свободы гордой вдохновенье...», опубликованную уже после смерти Языкова в «Полярной Звезде» (Лондон, 1859) и в сборнике Огарева «Русская потаенная литература», а затем, в 1906 году, в сборнике «Памяти декабристов». Хотя эта элегия выражала кризисное настроение, но смыслом стихотворения были свободолюбивые устремления:

Свободы гордой вдохновенье! Тебя не слушает народ: Оно молчит, святое мщенье, И на царя не восстает.

Пред адской силой самовластья, Покорны вечному ярму, Сердца не чувствуют несчастья И ум не верует уму.

Я видел рабскую Россию: Перед святыней алтаря, Гремя цепьми, склонивши выю, Она молилась за царя.

Казнь декабристов потрясла Россию, сообщались трагические подробности этого события. П. А. Вяземский писал 17 июля 1826 года жене: «Трое из них: Рылеев,

Рамена - плечи (др.-слав.).

Муравьев и Каховский - еще заживо упали с виселицы в ров, переломили себе кости, и их после этого взвели на эшафот, на вторую смерть. Народ говорил, что, видно, Бог не хочет их казни, что должно остановить их, но барабан заглушил вопли человечества и новая казнь свершилась». (Остафьевский архив кн. Вяземских. - СПб, 1913, т. 5.)

Но еще до трагических событий казни воцарилась напряженная атмосфера расследований, обысков, проверки частной переписки. О подозрении поэта, что его переписка проверяется, можно судить по его письму, написанному в январе, вскоре после восстания. Из боязни перлюстрации Языков скрывает свое волнение. Но 9 июня 1826 года, когда расследование уже завершилось (1 июня был создан Верховный суд для разбора дела «бунтовщиков»), он пишет старшему брату, Петру Михайловичу: «Скоро услышу, может быть, что моим литературным товарищам головы отрубят...» И тогда же, в августе 1826 года, было написано исполненное декабристского поэтического пламени стихотворение на казнь Рылеева:

Не вы ль убранстзо наших дней, Свободы искры огневые, - Рылеев умер, как злодей! - О, вспомяни о нем, Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовыя На самовластие царей!

Стихи эти были известны: печатались и в заграничных изданиях, и в нелегальной русской прессе, - но, как ни удивительно, строки, посвященные смерти и бессмертию Рылеева, приписывались - самому Рылееву! Считалось, что сам Рылеев перед казнью, на эшафоте, воскликнул:

Рылеев умер, как злодей! - Да вспомянет его Россия.

П. А. Ефремов, подготовивший в 1872 году к печати сочинения Рылеева, опроверг это мнение. И все же в 1906 году стихотворение вновь было напечатано под именем Рылеева. Это заблуждение можно объяснить лишь яркой декабристской направленностью стихотворения, действительно достойного звучать в стихах виднейшего деятеля декабризма.

Смелость Языкова проявилась с тем большей силой, что после поражения декабристского восстания наступило разочарование в тайных надеждах на преобразование России и усилился полицейский надзор. Полностью исчез декабристский романтизм: он ушел из литературы как «недозволенное» течение.

Твердость характера поэта выразилась в том, что он верил в торжество свободы, хотя исторические события могли бы разрушить эту веру. Победить, восстав из праха, было для Языкова верой, а не отвлеченным образом. С этой точки зрения интересно проследить, как меняется в его стихах образ России, окованной цепями.

В элегии «Свободы гордой вдохновенье...» (1824) - «рабская Россия», что, «гремя цепьми», молится за царя. В элегии «Еще молчит гроза народа...» (1824) - «цепи вековые» на «раменах Отчизны»; здесь же - горькие слова о том, что за столетья «не пробудится Россия». Но после казни «государственного преступника» Рылеева, когда, казалось бы, душу могло охватить безверие и разочарование, в стихах Языкова возникает образ России, освободившейся от цепей! Сила языковского духа сказалась в том, что именно в момент поражения, в кризисной обстановке, поэт пророчествует победу.

В этих стихах выразилось и убеждение в том, что высокий долг поэта - в дни поражений ободрять свой народ, укреплять его веру в свои силы, в свою победу. Этой же мыслью одушевлено и одно из последних стихотворений Языкова, высоко оцененное Жуковским и Гоголем,-«Землетрясенье» (1844): .

Так ты, поэт, в годину страха И колебания земли Носись душой превыше праха, И ликам ангельским внемли, И приноси дрожащим людям Молитвы с горней вышины, - Да в сердце примем их и будем Мы нашей верой спасены.

Дерптские годы вошли в жизнь и творчество поэта как счастливейшие годы его юности. Николай Языков покидал Дерпт прославленным русским поэтом, чьими стихами зачитывалась вся просвещенная Россия. Но его первая книга, полемика вокруг его творчества - все это было еще впереди.

<Вернуться к содержанию>

На правах рекламы:

• eurosmi.ru

• дополнительная информация здесь