Глава четвертая «ЗВЕЗДА ЛЮБВИ И ВДОХНОВЕНИЙ»

<Вернуться к содержанию>

О, как бы я желал хотя б единый стих Потомству передать ее животворящий, Чтоб был он тверд и чист, торжественно звучащий, И, словно блеском дня и солнечных лучей, Играл бы славою и радостью о ней.

«Сияет яркая полночная луна...» 1846

Любовная лирика Языкова - неповторимая страница русской поэзии. И сегодня волнует соприкосновение с высоким и гармоничным миром души поэта, воспринимаемым через призму его творчества.

«Звездой любви и вдохновений» для Языкова была Александра Андреевна Воейкова, урожденная Протасова (1797-1829). Красавице, образованнейшей женщине своего времени Александре Воейковой посвящали стихи разные поэты, но более всего она известна как «Светлана» Жуковского и как муза Языкова. Ей посвящены лирические стихотворные элегии Языкова; относятся к ней многие строфы в его стихах разных лет; она осталась для Языкова любимой и после смерти.

В стихах Воейкова часто именуется Светланой - по балладе Жуковского «Светлана», посвященной ей и преподнесенной ко дню свадьбы с литератором А. Ф. Воейковым. Именем Светлана Александра Андреевна и в жизни звалась столь же часто, как своим собственным: Александ-рина, Саша или, как звал ее Жуковский, Сандрок, Сашка. Литературный салон Воейковой сравнивали с салоном Зинаиды Волконской, поскольку в нем также бывали известные литераторы.

Кажется, предвосхищение любви посетило Языкова еще до встречи с Воейковой, до появления ее в Дерпте: «Она скоро сюда будет, я опишу ее тебе с ног до головы, - пишет он брату; - говорят, что всякий, кто ее видел хоть раз вблизи, непременно в нее влюбляется. Ежели надо мной исполнится это прорицание, то ты увидишь таковую перемену   моего  духа  только  из  слога   моих  писем...»

Ей же посвящены последние строки, вышедшие из-под пера Языкова, - «Сияет яркая полночная луна...». Эта элегия, обычно завершающая сборники стихотворений Языкова,  проникнута  неувядающим,  глубоким  чувством.

В. В. Киреевский писал об этом стихотворении уже после смерти Языкова, 15 июня 1847 года, его брату: «Это хоть не голос умирающего, а что-то прощальное. Поразительно, что его последнее слово и последняя мысль были обращены к отшедшим: к годам студенчества и к Воейковой, как будто он уже подавал голос тому свету».

Мать сестер Протасовых, Марии и Александры, Екатерина Афанасьевна Бунина, была единокровной сестрой Жуковского, и Василий Андреевич по ее просьбе стал учителем девочек. Биограф Жуковского К. К. Зейдлиц, в свои студенческие годы бывший другом сестер, оставил интересные записи об их образовании и занятиях. Программа занятий, составленная Жуковским, включала разные предметы, в том числе философию, нравственность, историю, географию, эстетику и изящную с.'овесность. Ученицы под руководством Жуковского разбирали стихи Державина, в подлиннике читали произведения создателя немецкой баллады Бюргера, а также произведения Шиллера и Гёте. В чтении девлчек были и Шекспир, Расин, Корнель, Вольтер, Руссо, г_,уало. Знакомы они были и с античной литературой, знали сатиры Ювенала, оды Горация.

Замужество А. А. Воейковой было несчастливым, а ее жизнь - недолгой. А. Ф. Воейков в 18-летней Александре Протасовой увидел не только красивую невесту и небесприданницу, но оценил и ее весьма лестное родство, выгодное для его литературо-издательской деятельности. Сам жених был вдвое старше невесты, по обычаям того времени покорной воле своей матери. После женитьбы, в 1814 году, Воейков получил, благодаря хлопотам Жуковского, должность профессора в Дерптском университете (откуда ему пришлось уволиться в 1820-м). И в дальнейшем, занимаясь издательской деятельностью, Воейков не забывал подчеркивать родство своей жены с Жуковским и Карамзиным: «...жена моя - родная племянница Карамзина и Жуковского... ребятишки мои - родные внуки великого нашего историографа и славного песнопевца». Действительно, первой женой Н. М. Карамзина (в 1801 -1802 гг.) была рано скончавшаяся родственница Александры Андреевны, Е. И. Протасова.

Языков приехал в Дерпт с рекомендательными письмами А. Ф. Воейкова к профессорам и стал бывать в доме сестры Воейковой, Марии Андреевны Мойер (Протасовой), где собирались ученые, литераторы, студенты - цвет   университетского   Дерпта.   С   именем   Марии

Андреевны Протасовой (1800-1823) связываются многие строки в творчестве В. А. Жуковского. Но брак с Машей Протасовой оказался для Жуковского невозможным, поскольку ее мать, Екатерина Афанасьевна Протасова, и Василий Андреевич Жуковский были в родстве.

Анна Петровна Керн вспоминала: «М-ше Моёр, ангел во плоти, первая любовь Жуковского и его Муза, подружилась с нами, и мы почти каждый день виделись... Между ними не было страстной любви, только уважение. Она любила прежде Жуковского, и любовь эта, чистая и высокая, кажется, не угасала никогда». («Воспоминания А. П. Керн». - «Русская старина»,  1870, № 3, с. 265.)

Как известно из писем Воейковой к Жуковскому, Маша не могла быть счастливой. Неожиданная ее смерть (во время родов) поразила людей, близких ей. Языков писал: «Смерть сестры Воейковой совершенно расстроила здесь многое, многих... Точно жаль, что Рок слеп и что он беспрестанно и повсюду доказывает это. Вот что было хотел я написать на смерть этой особы, которой я никогда не забуду, потому что в первый раз видел в женщине столько доброты, познаний, вообще великолепную совокупность».

Стихотворение Языкова «Рок» - на смерть Марии Протасовой-Мойер - по своему философскому содержанию стоит обособленно в ряду его произведений и не было допущено цензурой к печати из-за ропота на небесную волю, унесшую юную жизнь:

Смотрите: он летит над бездною Вселенной.

Во прах, невинные, во прах!

Смотрите, вон кинжал в руке окровавленной

И пламень Тартара в очах!

Увы! сия рука не знает состраданья,

Не знает промаха удар!

Кто он, сей. враг людей, сей ангел злодеянья,

Посол неправых Неба кар?..

В литературном салоне Воейковой в Дерпте 19-летний поэт с «челом, отмеченным печатью гения», как позднее писали о Языкове, появился в 1823 году, когда Александра Андреевна одна, без мужа, приехала к матери в Дерпт после смерти сестры. Но знакомство их произошло раньше, еще при жизни Маши, 23 февраля 1823 года. Юный поэт, автор широко известных эротических стихов, был столь робок в присутствии Воейковой, что А. Н. Вульф, завсегдатай вечеров, так обрисовал его: «Бывало, недели в 2 раз приедет к нам дикарь Языков, заберется в угол, промолчит весь вечер, полюбуется Воейковой, выпьет стакан чаю, а потом в стихах и изливает пламенную страсть свою к красавице, с которой и слова-то, бывало, не промолвит».

Вот то внешнее, что было заметно знакомым Языкова и Воейковой, вошедшей в его поэзию как Муза, как любовь.

Языков пишет братьям: «Это такая женщина, какой я до Дерпта не видывал: прекрасно образована, а лицо - какого должно искать с фонарем между потомками ребра Адамова» (письмо от 2.VI. 1823). В письме к брату Петру от 27 августа 1825 года поэт определяет высокую роль Светланы в его жизни: она «имеет полное право называться пробудительницею, звездою моего таланта поэтического, ежели он у меня есть».

Часто высказывается мнение, что Воейкова была отвлеченным образом в лирике Языкова и не сыграла особой роли в его жизни. «Трудно судить о характере подлинных взаимоотношений Языкова и Воейковой... Это своего рода Лаура, Беатриче - женский поэтический гений, одушевляющий творчество» - такой видел роль Воейковой в жизни Языкова М. Азадовский, еще не знавший, что предсмертные стихи Языкова обращены к Воейковой, - это было установлено позднее (см.: Языков Н. М. Поли.   собр.   стихотворений. - М.;   Л.,    1964,   с.   670).

В литературоведении высказывалось и суждение, что к любовной лирике Языкова нельзя обращаться как к биографически достоверному материалу. Но так ли это на самом деле? Приведем те письма, где поэт говорит о юной дерптской знакомой, Марии Николаевне Дириной, которой посвящено несколько его стихотворений.

«Что касается до меня по части сердечных чувствований, то вот что я сам в себе заметил, - пишет 19 февраля 1824 года Языков брату Александру: - в то время, когда здесь нет Воейковой, я охотно посещаю Д[ирину], пишу даже ей стихи и вообще чувствую что-то ни на что не похожее; но Воейкова приезжает сюда всякий раз для меня торжественно; при ней все прежнее исчезает во мне, как снег перед лицом Солнца...»

Те же настроения - в письме к Н. Д. Киселеву от 6 апреля 1824 года: «Ты хочешь, чтобы я тебе писал больше о Дириных, - изволь: я у них давно не был и не знаю почему, хотя должен признаться, что они после Воейковой занимают здесь первое место в моем знакомстве - по пословице: в безлюдьи - и Фома дворянин».

Мой брат по вольности и хмелю! С тобой согласен я: годна В усладу пламенному Лелю Твоя Мария Дирина.

Все хорошо, мой друг, но то ли

Моя красавица? Она -

Завоевательница воли

И для поэтов создана!

Она меня обворожила:

Какая сладость на устах,

Какая царственная сила

В ее блистательных очах!

Она мне всё. Ее творенья -

Мои живые вдохновенья,

Мой пламень в сердце и в стихах.

А. Н. Вульфу. 1825

Именно мысль о вдохновляющей силе любви выражена в этом стихотворном послании. Даже чувство ревности гений поэта преображает в поэтическое соперничество В стихотворении упоминаются реальные имена: «И тайный Глинка, и Евгений». Это о поэте Федоре Глинке (1786-1880) и о Евгении Боратынском (1800-1844), посвящавших свои стихи А. А. Воейковой. Для Языкова его любовь сливается с образом самой Музы, «звезды любви и вдохновений»:

И я ль один, ездок Пегаса, Скачу и жду ее наград? Разнобоярщина Парнаса Ее поет наперехват - И тайный Глинка, и Евгений, И много всяческих имен...

Все соперники для поэта - лишь подтверждение безошибочности его сердечного выбора:

О! слава Богу! я влюблен

В звезду любви и вдохновений!

И хотя невозможно отождествление правды искусства и факта жизни, но разве любовное стихотворение не позволяет иногда высказаться автору с большей искренностью, чем допустимо в письмах? Конечно, в поэзии предполагается свобода творческой фантазии, но даже при всех оговорках - разве за стихотворной строкой вообще не стоит правда реального факта? Тот, кто лучше всех знал сердце поэта, - Пушкин - отождествлял судьбу своего друга и его творчество:

Так ты, Языков вдохновенный,

В порывах сердца своего,

Поешь Бог ведает кого,

И свод элегий драгоценный

Представит некогда тебе

Всю повесть о твоей судьбе.

«Евгений Онегин», гл. IV, строфа XXXI

Именно творчество может помочь в разгадке судьбы поэта. Каким же иным путем идти к разгадке, когда полтора столетия отделяют нас от последних стихотворных строк, написанных рукой Языкова? Судить по отзывам его современников? Но что могли они знать о сокровенных тайнах его души?

Друг Языкова А. Н. Татаринов писал: «Что же касается до нежных элегий и посланий, то все это большей частью сочинено: Языков всегда был очень застенчив... в особенности в дамском обществе... Правда, что большая часть его дерптских элегий обращена к Воейковой, которую я не застал в Дерпте, но я слышал, что, видевшись с нею часто, он, как стыдливый юноша, всегда молчал и конфузился...» Но когда же застенчивость была опровержением влюбленности? Любопытно, что даже такой близкий друг Языкова, как Татаринов, ссылается не на слова самого Языкова, а лишь на то, что слышал от других.

Письма? Но часто ли в письмах поэт столь же открыт, как в стихах? Напротив, разве не стремился он иногда в письмах затушевать смысл стихотворных строк?

Известно стихотворение Языкова «На петербургскую дорогу...». В письме из Дерпта от 29 февраля 1825 года Языков говорит об этих стихах, что «им дало существование известие, что Воейкова скоро сюда будет». Но в альбоме Воейковой к этому же самому стихотворению сделана его рукой приписка: «Честь имею заметить, что не я сочинитель стихов сих. Н. Языков. Дерпт. 1825, апр. 7». Вот пример того, как шуткой поэт маскирует подлинное чувство: «не я сочинитель...» А между тем стихи эти за подписью поэта и под заглавием «А. А. В - ой» появились в «Альционе» на 1831 год.

Или уже цитированное письмо Языкова домой, где он говорит, что если «это с ним случится» (то есть он полюбит Светлану), то узнать об этом можно будет не прямо по письму, а только по его слогу, - чтоб следили за слогом.

Но за шутками и недомолвками, за тайнами жизни встает истина искусства. Как шутливо-беззаботны эпитеты в «эротических», как называли тогда, стихах Языкова: «красотки лихие» («Всему человечеству...») и пр.! Или же ироничное «монетой Куплю таинственных отрад - И романтически с Лилетой Часы ночные пролетят». И как отлична от этих строк лексика и само поэтическое состояние в стихах, обращенных к Воейковой! Яростные вспышки ревности, элегическая грусть, мольбы, разочарованность обманутых надежд - всё, вплоть до прощания с мечтами, проникнуто светом подлинной любви.

Недолгая   жизнь   Воейковой   была   сложной,   что   во многом объясняет и ее отношение к поэту и что нашло отра жение в любовной лирике, посвященной Светлане.

В чем же сложность судьбы Воейковой? Муж ее принес семье Протасовых не счастье и любовь, а лишь тщательно скрываемые всеми мучения. Роль старшего друга Светланы стал играть Александр Иванович Тургенев, что вначале искренне радовало В. А. Жуковского. Вот его письмо к А. Й. Тургеневу из Берлина от 27 ноября 1822 года: «Моя Сашка есть добрый, животворный гений, вдруг очутившийся между нами... То чувство, которое соединит вас друг с другом, есть обновление нашей с тобой дружбы: у нас есть теперь одно общее благо! В ее свежей душе вся моя прошлая жизнь. Но и тебе надобно для твоего счастия уничтожать в нем все, что принадлежит любви, а сделать из него просто чистую, возвышенную жизнь». («Письма В. А. Жуковского А. И. Тургеневу». - Издание «Русского архива». -М., 1895, с. 192.)

Но не дало счастья Александре Андреевне мимолетное увлечение другом Жуковского Александром Ивановичем Тургеневым, с которым судьба свела ее еще до встречи с юным поэтом Языковым. Именно в 1823 году, в год встречи с Языковым в Дерпте, происходит разрыв с А. И. Тургеневым, принесший ему большое горе. Письма А. И. Тургенева этого времени полны отчаяния из-за охлаждения к нему Саши.

Кажется, в 1823 году тучи сгустились над головой Светланы: смерть бесконечно любимой сестры; продолжающиеся, несмотря на разрыв с А. И. Тургеневым, тяжкие сцены ревности дома. Наконец, «столкновения с мужем... дошли до таких пределов, что заставили Сашу решиться на отъезд в Дерпт к матери и сестре... Туда она предполагала выписать и детей. В обществе отъезд этот был понят как окончательный разъезд супругов», - пишет биограф А. А. Воейковой Н. В. Соловьев. «На лето 1823 года Саша со своими детьми, матерью и сироткой Катей (дочь покойной сестры. - Е. Я.)... поселились в имении барона Кнорринга, Камби...» И далее биограф сообщает о жизни «среди красивой природы», где «утешалась она своими детьми... вдохновляла и наставляла Языкова».

В это лето «для лицезрения своей Богини» Языков ходил к ней пешком за 36 верст (из Дерпта). Биограф А. А. Воейковой свидетельствует, что «об этой последней в ее жизни счастливой эпохе она вспоминала и позднее, будучи за границей, как о чем-то светлом, радостном и прекрасном».

Из-за болезни А. Ф. Воейкова, сломавшего ногу, Александра Андреевна должна была вернуться в Петербург. И, конечно, в дни университетских каникул в Петербурге оказался юный Языков. Своему брату Александру он пишет оттуда 13 июня 1824 года: «Вот уже неделя, как я здесь. Жизнь моя в этом случае очень похожа на сон: жары ливийские, выходить невозможно, все душевные силы ослабели - и я сам не свой!.. Завтра отправляюсь посетить Воейкову в Царское Село: это будет важнейший подвиг моего тела в теперешнее мое пребывание в Петербурге, и признаюсь, мой почтеннейший, одна только эта возвышенная особа может дать мне силу бороться победно с настоящею горячею температурою».

Биограф Воейковой приводит письмо к ее знакомому Мар-кевичу, где ясно видно отношение Светланы к ее первой любви (речь идет об А. И. Тургеневе, конечнп л не о муже, поскольку любви к мужу не было никогда): «Первая любовь не бывает неизгладимой; она происходит из потребности любить. Когда уже познаешь жизнь и в полной силе суждения мы встречаем душу, которую искали, воображение подчиняется истине, и тогда мы вправе быть несчастными».

Возвращение Воейковой из Дерпта в Петербург в конце 1824 года показало А. И. Тургеневу, что прошлое невозвратимо. «Увидела снова Тургенева, - записала она в альбом около этого времени. - ...Он  пробудил  во мне глубокое чувство. Я ему простила, это не было мое лучшее чувство» (курсив мой. - Е. Я.).

Какое же чувство было «лучшим», чем уже прошедшее «глубокое»?..

Каким_бы ни было это новое чувство, Светлана хранила его втайне. Да и могло ли теперь быть иначе? А. И. Тургенев намекал и на сплетни, которыми «святыня наша довольно уже осквернена» и которые, действительно, довольно упорно ходили по городу, по свидетельству Греча, по поводу ухаживаний Тургенева за Александрой Андреевной.

До поэта, конечно же, доходили эти слухи, подогревая и без того ревнивые чувства ко всем, кто окружал Воейкову, - к Андрею Тютчеву, к Боратынскому, ко Льву Пушкину... В следующем году, 11 марта 1825 года, он пишет о Воейковой Александру Михайловичу: «Она чрезвычайно любит Баратынского и Льва Пушкина; это мне непонятно и не нравится: я их обоих знаю лично. Правда, что Воейкова не монархическая, но я не хочу также верить, что она res publica - вот тебе латинский каламбур». Игра слов «монархическая» и «республиканская» содержала намек на приязненное отношение к Воейковой царя, о чем в ее бумагах сохранились записи. И хотя слова res publica («общее достояние») вошли свидетельством подлинной, а не литературной («напущенной») ревности в стихи Языкова, все же этот каламбур не означает ожесточения сердца. В тот же день он восторженно пишет другому брату, Петру: «...прекрасная женщина! Как образованна, как умна, и как чисто очаровательна - даже для самого разборчивого вкуса! Ты, верно, знаешь, каков ея муж: подлец, сквернавец и гадкой; несмотря на это, никто от нея не слыхал ни слова о том, что она его не любит, что вышла за него поневоле; между тем это всем известно; не правда ли - прекрасная, божественная женщина! Жаль только, что судьба с нею так глупо распорядилась: как жить вместе подлости и благородству, черту и Ангелу, красоте и безобразию?»

Читать далее>>

<Вернуться к содержанию>