Глава седьмая «ЦВЕТЫ СУРОВОЙ СУМРАЧНОЙ ГОДИНЫ»

<Вернуться к содержанию>

Крепка нескованная дума.
Блестящ и звонок вольный стих!
Здесь не слыхать градского шума,
Здесь не видать сует градских...
«А. Н. Вульфу». 1833

Этими строками, адресованными другу «младых годов» Алексею Вульфу, поэт описывает житье в своем имении в селе Языкове. Отсюда он наблюдал за изданием в Петербурге своей книги, переписываясь с В. Д. Комовским, который вел это издание.

В. Д. Комовский, известный как литератор, переводчик, служил в Цензурном комитете, сначала в должности секретаря, потом - правителя дел Главного управления цензуры, и его помощь в издании книги Языкова, который по состоянию здоровья не мог сам заниматься ею, была особенно ценной.

В 1833 году в Петербурге вышел очень изящно изданный первый сборник: «Стихотворения Н. Языкова». В книгу были включены стихи, написанные в Москве, Дерпте и Симбирске, в том числе знаменитый «Пловец» («Нелюдимо наше море...»), написанный в 1829 году, после возвращения из Дерпта на родину, в Симбирск. Соединение в этом издании стихотворений разного звучания, которые в литературоведении принято обозначать как два направления: «лирика чувств» и «философия мысли», - разъяснялись эпиграфом к книге, взятым из Гёте; буквально гётевская строфа означала: «Кто хочет понять замысел стихотворения, тот должен идти в страну поэзии; а кто хочет понять поэта, тот должен идти в страну поэта».

Языков разделял убеждение в неразрывной связи одного стихотворения со всем творчеством и взгляд на поэта как на выразителя устремлений своего народа, своей страны.

Конечно, эта строфа не была простым разъяснением принципов составления сборника, - Языкову было важно подтвердить свое понимание общемирового значения поэзии.

В стихотворении «Поэту», которым, как программным, открывался сборник, утверждалась пророческая миссия поэта в мире:

...Когда в тебе на подвиг все готово, В чем на Земле небесный явен дар:

Могучей мысли свет и жар

И огнедышащее слово, -

Иди ты в мир - да слышит он пророка...

Первая книга стала этапом завершения юности. Перед читателем явился поэт новый, духовно высокий. И такого Языкова приняли не все. Выход книги ознаменовался началом острейшей полемики вокруг творчества Языкова.

Чем была для самого поэта эта книга?

«Наконец плоды благости труда Вашего-мои стихотворения - прибыли в мои объятья, - пишет Языков 14 апреля 1833 года В. Д. Комовскому. - Не знаю, как благодаоить Вас за многое множество забот и хлопот, и разных пазностей и всякой всячины, - Вами столь достославно побежденных в сем деле разухабистом! Только и могу сказать- хвала честь и слава долготерпению Вашему!»

Посылая Вульфу свою первую книгу, Языков сопроводил этот дар'стихотворным посланием («Прошли младые наши годы..!»). Интересно в этом послании раскрыт внутренний смысл событий его жизни:

..Вот это пестрое собранье Моих рифмованных проказ: Тут, как вино в хрустальной чаше Знаток, насквозь увидишь ты Все думы, чувства и мечты, Игру и блеск свободы нашей - Красу минувшего житья!

«А. Н Вульфу». 1833

То есть как нечто безусловное подразумевается то, что стихи - это поэтическое осмысление событий жизни.

Продолжалась в Симбирске и фольклорпо-собирательская деятельность. Совмещение литературной и общественной деятельности было традицией для отечественной интеллигенции. Не случайно же говорят, что в России литература всегда была больше, чем литература: она брала на себя роль философии, была душой и совестью народа.

В селе Языкове поэт погрузился в стихию народных несен, преданий, столь им любимую, близкую с детства. Некоторые из этих преданий дожили до наших дней. Насколько они ярки, видно по записи, сделанной в селе Языкове и связанной с известным былинным персонажем Соловьем-разбойником. «Речка, которая течет через село Языково и пруды питает, Соловьем называется. А название-то, говорят, вот откуда пошло. Начало та речка берет из двенадцати ключей в горах за Языковым, ключи в лесу начи наются. В нем, в лесу этом, жили когда-то давным-давно разбойники. Атаманом у них был человек по прозвищу Соловей. Вот и говорили, что речка течет от Соловья. А потом и речку Соловьем назвали».

Во многом благодаря Языкову и его семье со страниц истории русской культуры не были стерты поволжские былины, хранящие память о борьбе с монголо-татарами. «Былины татарского цикла, в том числе редкие для других районов,- преобладают в записях Языковых», - отмечает А. Д. Соймонов в книге о народных песнях, собранных

П В. Киреевским. Соймонов пишет, что именно Языковым принадлежит открытие былинной традиции в Поволжье и от Языковых П. Киреевский получил целую коллекцию былин, куда вошли и очень редкие сюжеты.

А. Д. Соймонов опубликовал часть записей, сделанных Языковым (второй том готовившегося издания, к сожа лению, не увидел света; в него должны были войти духовные стихи, раскрывающие непосредственную взаимосвязь устной поэзии с культурой и литературой Древней Руси)

Стихия фольклора, окружавшая поэта на родине, стала для него источником вдохновения при создании сказок - пародийной «Сказки о пастухе и диком вепре» (1835) и дра матической «Жар-Птицы» (1836).

Мнение некоторых исследователей, что собирательская деятельность оказалась для Языкова вынужденной, поскольку он уже «справедливо не числил» себя в «первенцах полночных муз», опровергается строками самого Языкова, совсем не так низко на самом деле оценивавшего свой дар:

Я хочу, чтоб Русь, Святая Русь, мои стихи читала И сберегла на много, много лет, Чтобы сама история сказала, Что я - презнаменитейший поэт.

Это написано в 1835 году, в лирическом вступлении к «Сказке о пастухе и диком вепре»; шутливая интонация сказки позволяла написать эти строки, не рискуя быть обвиненным в нескромности.

Чаще всего, говоря о сказках Языкова, их сравнивают со сказками Пушкина. Но правилен ли сам метод сравнения произведений, используемый для того, чтобы решить, какое из них «лучше». В соревновании поэтов рождаются разные произведения. Издавая свои сказки, Пушкин и Языков ставили перед собой разные художественные задачи

Недооценёнными считал сказки Языкова Аполлон Григорьев, заметивший, что Языков «искал... успокоения своему жгучему лиризму или в высших сферах вдохновения, или в созданиях более объективных и спокойных, какова, например, „Сказка о Сером волке и Иване царевиче" («Жар-Птица». - £. Я.), красоту которой... мы потеряли способность ценить» (Григорьев А. П. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина).

Высоко оценил сказки Языкова Белинский, написавший в «Обзоре литературы 1844 года» о «Жар-Птице»: «... она, по нашему мнению, лучше всего, что вышло из-под пера г. Языкова».

* * *

Начиналось трудное для поэта время. Радость, связанная со свадьбой сестры Екатерины Михайловны и родственным сближением с другом и единомышленником А. С. Хомяковым, приглушалась гнетом надвигавшейся в 1836 году серьезной болезни. Горести обступали, сжимаясь кольцом.

Наступивший 1837 год принес страшную весть о гибели Пушкина. Весть эта тяжким камнем пала на сердце его друга. Когда-то Пушкин написал Языкову пророческие строки о поэтах - «жрецах единых муз», поэтах - «родне по вдохновенью». Замолкли звуки пушкинской лиры. Траурно замолкла и лира Языкова. Лишь через два года поэт вновь берется за перо.

С уходом из жизни Пушкина распался укреплявший сердце «поэтический союз». Позднее Н. В. Гоголь скажет об этом союзе Пушкина и Языкова как о крепко спаянном единстве, где один талант был как бы дополнением другого: «Одному  определено быть верным зеркалом и отголоском жизни, на то и дан ему многосторонний описательный талант. Другому (Языкову. - Е. Я) повелено быть передовою возбуждающею силой общества во всех благородных и высших движениях. На то и дан ему лирический талант». (Гоголь Н. В. В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность.)

Судьба готовила Языкову дружбу с Николаем Васильевичем Гоголем, начавшуюся в те дни, когда поэт был уже жестоко болен. В это тяжкое время ободряющие речи Гоголя врачевали и укрепляли дух поэта. Философское мировоззрение писателей было близким. О судьбе Языкова Гоголь позднее писал: «Но Промысл лучше печется о человеке. Бедой, злом и болезнью насильно приводит он его к тому, к чему он не пришел бы сам. Уже и в лире Языкова заметно стремление к повороту на свою законную дорогу. От него услышали недавно стихотворение „Землетря-сенье", которое, по мнению Жуковского, есть наше лучшее с 1Hxolворсине».

Но пока у Языкова впереди были трудные дни. Чтобы сопровождать своего больного друга за границу для лечения, к нему приехал Петр Васильевич Киреевский. Ехать сразу из-за метельной погоды оказалось невозможным, и Киреевский, не тратя напрасно драгоценного времени, продолжил свою собирательскую деятельность. Письма Петра Васильевича домой «изнутри», интимно воскрешают атмосферу дома Языковых. В письме от 23 марта 1838 года он сообщает: «Языкову, слава Богу, получше, и при самом первейшем открытии пути мы отсюда отправимся в Москву. В ожидании пути я покуда весь зарылся в исследования различных здешних родовых архивов, которые мне со всех сторон доставляют»

14 апреля 1838 года в «Симбирских губернских ведомостях» появилась «Песенная прокламация», подписанная П. Киреевским, Н. Языковым и А. Хомяковым, с призывом к соотечественникам собирать народные песни.

В 1838 году поэт уехал из Симбирска (через Москву) за границу, до 1843 года разлучившись с родиной. Он взял с собой в путь дорожную библиотеку. Среди этих, самых дорогих ему, книг были сочинения Пушкина и Жуковского и Библия.

Портрет Языкова в начале его пребывания за границей оставил П. А. Вяземский в очерке «Языков и Гоголь»: «В 1838 году встретился я с Языковым в Ганау. Я знал его в Москве полным, румяным, что называется - кровь с молоком. Тут ужаснулся я перемене, которую нашел... с трудом передвигал он ноги, с трудом переводил дыхание. Тело изнемогало под бременем страданий, но духом был он покорен и бодр, хотя и скучал».

Даже в дни тяжелого нездоровья за границей Языков всеми мыслями был в России. Такой одержимостью были охвачены Языков и Киреевский в собирании песен, что из-за рубежа поэт просит своего общего с Пушкиным друга, Вульфа, записывать песни.

Перед взором поэта сменилось множество европейских городов: Мариенбад, Франкфурт, Висбаден, Крейцнах, Дармштадт, Гейдельберг, Штутгард, Аугсбург, Мюнхен, Зальцбург, Инсбрук, Цюрих, Лозанна, Ганау, Гаштейн, Ницца, Венеция, Рим... Города, пейзажи, обычаи и нравы - все нашло свое выражение в стихах, написанных за границей. При необычайном разнообразии настроений, переданных в этом поэтическом дневнике (где Языков предстает и мастером пейзажной лирики), преобладающими остаются ностальгические мотивы.

В «суровую, сумрачную годину», за границей, началась новая   яркая   страница   в   жизни   Языкова - встреча   с Н В. Гоголем и искренняя, не омраченная никакими размолвками дружба. Стихи Языкова были известны и любимы Гоголем еще во время его учения в Нежинской гимназии. Высоко ценил Гоголя уже после его дебюта в литературе и Языков. 22 декабря 1831 года он пишет Александру Михайловичу о «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и предсказывает: «Гоголь пойдет гоголем по нашей литературе».

Гоголь писал своему гимназическому другу А. С. Данилевскому 30 марта 1832 года: «Прекрасна, пламенна, томительна и ничем неизъяснима любовь до брака, но тот только показал один порыв, одну попытку в любви, кто любил до брака. Эта любовь не полна, она только начало, мгновенный, но зато сильный и свирепый энтузиазм, потрясающий надолго весь организм человека. Но вторая часть, или, лучше сказать, самая книга - потому что первая только предуведомление к ней - спокойна и целое море тихих наслаждений, которых с каждым днем открывается более и более... Любовь до брака - стихи Языкова: они эффектны, огненны и с первого раза уже овладевают всеми чувствами. Но после брака любовь - это поэзия Пушкина: она не вдруг обхватит нас, но чем более вглядываешься в нее, тем она более открывается, развертывается и, наконец, превращается в величавый и обширный океан...»

Часто эту цитату приводят, не обращая внимания на то, что в ней выражено суждение Гоголя только о ранних стихах Языкова. Между тем, издавая письма Гоголя, его биограф П. А. Кулиш особенно подчеркивал, что Гоголь говорит лишь о впечатлении, которое произвели на него ранние, дерптские стихи Языкова, известные ему по спискам.

Первая встреча Языкова с Гоголем в Ганау 18 июня 1839 года была преддверием дружбы, продолжившейся затем при встрече в Гаштейне и укрепившейся в дни совместного путешествия по Италии, жизни в Риме. До сего дня сохранился в центре Рима дом на Via Sistina, 126, отмеченный мемориальной доской с барельефом Н. В. Гоголя, здесь жили Гоголь, Языков и Чижов (тогда улица называлась Via Felice, но номер дома был тот же). Когда обстоятельства требовали от Гоголя или Языкова отъезда, то разлуку скрашивали письма и мечты о будущем совмест ном житье в Москве. Приехав в Москву, Гоголь пишет Языкову 23 октября 1841 года: «Пиши и опиши все. Происшествий внешних у нас обоих не много, но они так много связаны с внутренними нашими происшествиями, что все для нас обоюдно любопытно. У меня на душе хорошо, светло... Может быть, достанется нам даже достигнуть рука об руку старости. Все может сбыться».

В Риме Языков приобрел любовь живших там в это же время русских художников. Расставаясь с ним, они подарили ему на память дагерротип, представляющий на одной картине портреты всех их, каждого за своей работой. Языков, всегда любивший искусство и художников, возил его везде с собой.

Но все разнообразие впечатлений путешествия не могло заглушить тоску поэта по России. Одна из ностальгических элегий Языкова звучит как выражение преобладающего настроения в годы странствий:

Бог весть, не втуне ли скитался В чужих странах я много лет! Мой черный день не разгулялся, Мне утешенья нет как нет. Печальный, трепетный и томный, Назад, в отеческий мой дом, Спешу, как птица в куст укромный Спешит, забитая дождем.

Читать далее>>

<Вернуться к содержанию>