Николай Михайлович Языков И Николай Михайлович Карамзин

Автор: Ж.Трофимов. (источник неизвестен)

Славные фамилии замечательных и самобытных художников слова, патриотов своего Отечества, гуманистов и просветителей связаны между собой как местом рождения и воспитания - Симбирском и страстной любовью к великой матушке-Волге и волжанам, так и беззаветным служением российской культуре, заботой о приобщении к ней своих земляков.

Большая разница во времени рождения (историограф появился на свет в 1766-м, а поэт - в 1803 году), а также то обстоятельство, что Николай Карамзин после 1795 года не был в Симбирске, не позволили будущему поэту видеть своего знаменитого двойного тезку в родном городе. Но уже в детстве, разглядывая панораму, открывающуюся из окна антресольного этажа фамильного особняка на Спасской улице, Николай и без подзорной трубы видел двухэтажный белокаменный отчий дом автора рассказов и издателя журнала «Детское чтение для сердца и разума». Во время прогулок по Венцу, где в юности часто бывали Н.М. Карамзин и его приятель и будущий баснописец И.И. Дмитриев, Николай Языков уже вблизи разглядывал дом и усадьбу Карамзиных и любовался отсюда завораживающим видом могучей реки и живописным косогором у этого исторического места на так называемом Старом Венце.

Существуют и документы, свидетельствующие о давних связях семей Языковых и Карамзиных. Так, 7января 1802года Н.М. Карамзин, высылая в Симбирск Василию Михайловичу новые книжки журнала «Вестник Европы», просил разнести новинку подписчикам, в числе коих были губернатор Н.В. Сушков, И.С. Аржевитинов (родственник Тургеневых), губернский предводитель дворянства А.Ф. Ермолов и М.П. Языков (дед поэта по матери и родной отец Михаил Петрович). Другой достоверный факт. С началом Отечественной войны 1812 года в Симбирске был учрежден комитет из депутатов от дворянства, купечества и духовенства для попечения о вооружении и продовольствии создававшегося ополчения. Возглавил комитет А.Ф. Ермолов, а одним из членов стал В.М. Карамзин. Отец поэта, Михаил Петрович Языков, как офицер ополчения постоянно общался по делам службы со старшим братом историографа. Наконец, зимой 1821 года, когда 18-летний Николай Языков находился в Симбирске и бывал на званых вечерах и балах в лучших домах города, он не раз там встречал и Василия Михайловича Карамзина. К этому времени поэт уже был отлично знаком с повестями Николая Михайловича Карамзина «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Марфа-посадница», «Рыцарь нашего времени», с «Письмами русского путешественника», трактатом «О любви к Отечеству и народной гордости», стихотворениями «Волга», «Послание к Дмитриеву», «К соловью» и другими, с размышлениями в письмах «Мелодора к Фило-лету» и «Филолета к Мелодору», переводами пьес европейских авторов и, конечно же, с содержанием всех вышедших в свет восьми томов «Истории государства Российского».

Как видим, истоки темы «Н.М. Языков и Н.М. Карамзин» берут начало в Симбирске. Наши познания о ней были бы неизмеримо большими, если бы сохранились госархивы конца XVII - начала XVIII веков, а главное - переписка Языковых и Карамзиных, их ближайшего окружения. Но и дошедшие до нас рукописные и печатные источники позволяют обогащать наши представления о громадном влиянии творческого наследия Николая Карамзина на поэта Языкова. В меру своих сил я рассматривал эту проблему в очерках «Симбирский памятник Н.М. Карамзину» и «Симбирская Карамзинская общественная библиотека». Сегодня 235-ю годовщину со дня рождения Н.М. Карамзина я отмечаю новым исследованием, актуальным и в связи с приближающимся 200-летием со дня рождения Н.М. Языкова.

В начале 1858 года в Петербурге вышел двухтомник «Стихотворений» Н.М. Языкова, составленный профессором П.В. Перевлесским. Одним из первых откликнулся на это тщательно подготовленное издание Николай Добролюбов в мартовской книжке некрасовского «Современника».

Прекрасно зная, что за Н.М. Языковым прочно утвердилась репутация «певца вина и страсти нежной», знаменитый критик привлек внимание читателей к менее известной, но «более других почтенной» стороне таланта поэта - «изображению чистой любви к родине и стремлений чистых и благородных». В 1822 - 1825 годах молодой поэт «обращается к временам бедствий России, среди которых именно мог проявиться дух народа». Он создает, в частности, несколько стихотворений, посвященных борьбе против татаро-монгольского ига, которые, как считал Н. Добролюбов, «по силе выражения и по чистоте выражаемого в них чувства -любви к Отечеству должны быть отнесены к числу лучших его произведений».

При этом, подобно К.Ф. Рылееву, создававшему свои «думы», Николай Языков черпал исторические факты из полюбившейся ему «Истории государства Российского» и так восстанавливал картины далекого прошлого в поэтических образах, чтобы пробудить у своих современников гражданские и вольнолюбивые чувства, в интересах демократических преобразований реальной действительности.

О своем страстном желании воспевать «дела отцов», «святые битвы за свободу» и «славян пленительные нравы» Николай Языков в 1822 году заявил брату Александру при посвящении ему тетради стихотворений. А в письме от 20 декабря 1822 года поэт пояснил ему: «Где же искать вдохновения, как не в тех веках, когда люди сражались за свободу и отличались собственным характером?»

Насколько серьезными были занятия историей 20-летнего Николая Языкова в первый год пребывания в Дерпте (в период подготовки к поступлению в здешний университет), можно судить по его письмам к родным в Петербург и Симбирск. «Пришли мне поскорее «Историю» Карамзина (сокращение Таппе), - просит он брата Александра в письме, отправленном в столицу в ноябре 1822 года, - для переводов на немецкий язык; здесь и этого нельзя достать». В письме от 17 декабря поэт просит брата прислать ему «Историю» Карамзина и, когда через месяц это поручение было выполнено, сердечно благодарит и вместе с тем сообщает о своей покупке двухтомника карамзин-ской «Истории» на немецком языке. Оказывается, поэт был намерен сверить тексты труда историка-земляка на двух языках, подобно тому, что делал Демосфен с творениями Фукидида, - в надежде на то, что так быстрее немецкий язык «вкоренится» в его голову. Затем Николай Михайлович взял«Историю» Карамзина в переводе Гауэншильда и обнаружил, что тот обманул ожидания: «переводчик часто растягивает выражения автора и, так сказать, вялит его мысли». И еще один примечательный пример: 25 февраля 1823 года поэт просит брата Александра прислать ему «при первой оказии IX том «Истории» Карамзина на французском»!..

К дню именин Николая Михайловича (к 9 мая) брат Александр прислал подарки, в их числе - несколько книг по истории, в частности, книгу их общего петербургского знакомого П.С. Наумова «Об отношениях российских князей к монгольским и татарским ханам» (СПб, 1823). Познакомившись с этим трудом, поэт высказывает удивительное для будущего студента многозначительное суждение: «Ничего нет нового, по крайней мере для меня, который непрестанно читает Карамзина (выделено мной. -Ж.Т.) и имеет любопытное в свежей памяти».

Десять дней спустя, 23 мая 1823 года, Николай Языков сообщает братьям Александру и Петру, что он уже стал студентом Дерптского университета и, наконец, труды, «в коих, как говорит Карамзин, скучает ум, вянет воображение», кончились. Лекции по русской словесности, которые читал 38-летний профессор Василий Матвеевич Перевощиков, ему в целом нравились, но суждения об «Истории» Карамзина ему казались не бесспорными. Так, в письме от 2 июня поэт передал братьям слова Перевощикова о том, что тот ставит нашего историографа наряду с Титом Ливием, но не с Тацитом. Вместе с тем Перевощиков, по словам Николая Языкова, видит в карамзинской «Истории» «два недостатка: 1) то, что она не представляет верной картины нравов тех веков и  2) что автор судит о намерениях лиц только по их последствиям, а не по их достоинству и что в его «Истории» успех или неуспех приписывается то Року, то Судьбе, то Провидению». «Потолкуем об этом пространнее по приезде моем к вам, - говорится далее в письме. - Сверх того, Перевощиков не знает Карамзина единственным в искусстве представлять и располагать картины так, чтобы они сильнее действовали на читателя». Как бы в подтверждение этих слов поэт-студент рассказывает о том, как Карл Борг, петербургский немец и страстный поклонник русской литературы (у которого он брал уроки немецкого и столовался), после прочтения из IX тома карамзинской «Истории» сцены одной казни прослезился.

2 марта 1824 года Николай Михайлович, поделившись с братьями новостями своей работы над поэмой о Баяне, возвращается к наболевшей проблеме: «Жду с нетерпением X и XI томов «Истории» Карамзина: в них-то, судя по IX, должен явиться он в полном блеске -один Годунов есть уже предмет, достойный пера красноречивейшего.

«Вчера получил X и XI тома «Истории» Карамзина, - радостно извещал поэт братьев в письме от 23 марта, - и теперь с жадностью читаю эти любопытства, полные доказательства великого таланта нашего Ливия. Дай Бог, чтоб он сколько можно продолжал писать Русскую историю, хотя бы до смерти Петра; впрочем, Еверс (профессор-историк. - Ж.Т.) говорит здесь, что он сам слышал от Карамзина, что сей последний намерен кончить сей труд началом Романовского Дома; жаль... XII том тоже должен быть чрезвычайно любопытен: время самозванцев и междуцарствие, довольно долгое».

На основе «непрестанного» чтения карамзинской «Истории государства Российского» Н.М. Языков создает цикл стихотворений о героических и мрачнейших временах Древней Руси. Большинство из них - «Песнь барда во время владычества татар в России», «Баян к русскому воину при Дмитрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непрядве», «Услад» и три под одинаковым названием «Песнь Баяна» - объединены одним героем: ратником-поэтом и певцом (который в одном случае называется бардом, в других -Баяном, а также носит романтическое древнерусское имя Услад). С помощью этого близкого Языкову по духу образа и раскрываются картины победных боев русского воинства над врагами на южных окраинах государства, жестоком, опустошительном нашествии полчищ Батыя, о поражениях русских воинов и героической освободительной борьбе. Раскрывается и роль самого певца-воина в борьбе за свободу и независимость Отечества. В стихах этого цикла лирической струной звучит и мотив верной и целомудренной любви певца-ратника и красавицы Сияны (имя-то какое!), проливающий свет на чистоту нравов наших предков.

Коснемся хотя бы некоторых из этих стихотворений. Вот «Песнь барда во время владычества татар в России», заслужившая в 1858 году одобрительный отзыв Н.А. Добролюбова.

Вспоминая времена побед русского оружия, Н.М. Языков рисует картину отдыха в стане дружин Святослава у берега Дуная накануне сражения с греками. А ратный певец, Там вдохновенный на кургане, Поетдеянья праотцов -И персты вещие летают По звонким пламенным струнам, И взоры воинов сверкают, И рвутся длани их к мечам! Наутро солнце лишь восстало -Проснулся дерзостный булат: Валятся греки - ряд на ряд, И их полков - как не бывало! Но минули «побед и вольности века» - настало тяжкое время владычества полчищ Батыя. Столетья протекут -и русский меч не грянет Тиранства гордого о меч.

Неутомимые страданья Погубят память об отцах, И гений рабского молчанья Воссядет, вечный, на гробах. И тщетны песни барда, запевающего «на голос предков» для «рабов полмертвых», оглушенных «ураганом жестоких бедствий».

И он, дрожащею рукой

Подняв холодные железы,

Молчит, смотря на них

сквозь слезы,

С неисцелимою тоской!

Но придет время, и свободолюбивый дух воспрянет на Руси, и уже призывно и оптимистично звучит голос ратного певца в стихотворении «Баян к русскому воину при Дмитрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непрядве», то есть перед Куликовской битвой в 1380 году. Свободолюбивый поэт-баян, обращаясь к витязю, олицетворяющему всех ратников под водительством Дмитрия Донского, напоминает о героизме отцов-славян, которым свобода давала силы «на знаменитые дела», и выражает твердую уверенность, что тот «с толпой отважных братий» одолеет в бою «врагов тьмочисленные рати» Хана Мамая. И каким страстным призывом к судьбоносной освободительной битве звучат заключительные строки этого языковского стихотворения: На бой, на бой! - и жар баянов С народной славой оживет, И арфа смелых пропоет: «Конец владычеству тиранов: Ужасен хан татарский был, Но русский меч его убил!»

Через образ древнерусского дружинного поэта и певца в рассматриваемых стихотворениях Языков выражает важную для него мысль - мысль о роли поэта для своего Отечества, его роли в борьбе за идеалы свободы.

Тема сильных, красивых и чистых любовных чувств проходит ной нитью через несколько стихотворений. Чтобы почувствовать аромат языковой поэзии о любви  в этих героических стихах, тем отрывок из одной «Песни Баяна»:

Ты помнишь ли, как, бросив меч и щит,

Презрев войны высокие награды,

Он пел твои божественные взгляды

И красоту застенчивых ланит?

Ты помнишь ли, как, песнь его внимая,

Молчала ты? - Но как любовь молчит?

Ты свеж и чист, как роза молодая,

твое лицо румянец оживлял;

То вспыхивал твой взор, то угасал,

Как в облаке зарница золотая.

Баян Услад любви не изменял...

Баян пронес свою преданную любовь и мечты сквозь «ужас битвы, Он всюду твой! А ты - верна?» - вопрошает поэт. И читателю трудно усомниться в положительном ответе, потому что само творение пропитано духом твердых моральных устоев того времени, искренностью и чистотой, воспитанными исконно русскими народными традициями честности, преданности и постоянства, уважавшимися  и сохранившимся в нашем народе и являвшимися крепкими корнями самой русской нации.

Высокая тема героизма русского народа, почерпнутая Николаем Языковым в карамзинской «Истории», вдохновила поэта и на творение «Евпатий», посвященное бессмертному подвигу на Евпатия Коловрата, существовавшего героя.

Возвратившись из Чернигова в разоренную, сожженную и поруганную родную Рязань, он с отрядом храбрецов нагнал несметную рать оставившего город хана Батыя и напал на врага, чтобы ценой жизни отомстить за безжалостно погубленные жизни соотичей муки и слезы уцелевших их родных. Вот несколько слов поэта о бесримерной силе любви к своей стране:

Отчизна, отчизна! Под латами

чести

Есть сильное чувство, живое,

одно...

Полмертвую руку подъемлет оно последним ударом решительной мести.

Нанеся большие потери врагу, бесстрашный герой погиб:

кго сей на долине убийства

и славы

лежит, окруженный телами

врагов?

Уста уж не кличут бестрепетных

братий.

Уж кровь запеклася

в отверстиях лат, А длань еще держит кровавый булат:

сей падший воитель свободы -

Евпатий!

Завершение Языковым этого (высокопатриотичного цикла совпало с появлением слухов о серьезном ухудшении состояния здоровья Н.Карамзина. В последних же числах мая 1826 года в Дерпт пришило горестное известие о кончине историографа. А через три недели поэт вместе с приятелем Алексеем Вульфом отправляется на время каникул в Тригорское на Псковщине, где наконец-то должна состояться встреча с Александром Пушкиным, отбывавшим ссылку поблизости, в Михайловском.

Оба поэта были не только «родней по вдохновению», но и собратьями по глубокому овладению творениями Н.М.Карамзина, особенно его «Историей». Знаменательно, что в период общения с Языковым Пушкин сделает запись: «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». И посетует, что пока «никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам».

Александр Сергеевич, создавший по материалам карамзинской «Истории» трагедию «Борис Годунов», свое обещание внести лепту в увековечение памяти историографа сдержал при первом же отдельном издании этого шедевра, начертав на первом листе сердечное посвящение: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностью посвящает Александр Пушкин».

Если это совпадение, то знаменательное: почти в ту же пору Николай Языков, узнавший от родных, что после смерти в 1827 году Василия Михайловича Карамзина письма брата-историографа к нему за 1796 - 1826 годы оказались у его дочери Ольги Васильевны (жены штабс-капитана Д.М.Ниротморцева), предпринимает меры, чтобы через своего брата Александра получить эти автографы создателя «Истории государства Российского». Но во время пребывания в Симбирске весной 1830 года этого не удалось сделать, и уже из Москвы поэт с грустью вопрошает брата: «Что же письма Карамзина?» И только в начале 1831 года эти письма оказались в руках Николая Михайловича. Однако 14 июня из подмосковного Ильинского поэт с огорчением сообщает брату в Симбирск: «Письма Карамзина у меня взяла Ниротморцева. А я только собрался их переплесть!» Эта образованная женщина, страстная поклонница творчества своего дяди-историографа, забрала их у известного поэта уже через несколько месяцев и увезла в Симбирск. Увы, ненадолго: 20 ноября того же года, всего лишь на 32-м году жизни, она скончалась. Академику М.Погодину удалось-таки у ее мужа Д.М.Ниротморцева приобрести эти письма для своего архива. Узнав об этом, П.А.Вяземский сказал, что лучше бы они оставались в «хороших руках» Языкова. К счастью, наш поэт успел «сделать из них извлечения», которые были опубликованы его друзьями в «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год», тогда как М.Погодин будет их придерживать для своих «Материалов для биографии Н.М.Карамзина» почти 20 лет.

Насколько это было пагубно для истории нашей литературы, можно убедиться на одном, но красноречивом примере. В подготовленном Языковым и его окружением «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год» В.Г.Белинский обратил внимание прежде всего на письма Н.М.Карамзина к брату и четыре письма его же к А. И.Тургеневу. Великий критик, находившийся отнюдь не в дружеских отношениях с редакцией упомянутого славянофильского «Сборника», однако пишет: «...обнародование хотя клочков и отрывков из писем писателя у нас явление столь же отрадное, сколько и редкое, - и мы не знаем, как и благодарить неизвестного издателя «Московского сборника» за напечатание писем Карамзина. В них много интересного».

Отметив, что судьба Н.М.Карамзина сложилась более или менее счастливо, ибо «он насладилликий: решается написать историю своего отечества... Читая письма Карамзина, - продолжал критик, - как будто забываешь, что 12 томов его истории написаны и изданы, и беспрестанно пугаешься мысли, что важный труд этот вот того и гляди прервется то на том, то на другом из первых томов...И, действительно, для Карамзина это было не только трудом, но и труженичеством, потому что сильная страсть к делу беспрестанно была в тяжкой борьбе с недугами тела, и если он успел написать 12 томов своей истории, то благодаря силе одушевлявшей его страсти, которая заставляла его не щадить своего здоровья и покоя».

Виссарион Григорьевич отчетливо представлял трудность положения автора «Истории государства Российского», который «обязан был в одно и то же время делать два дела: быть историческим исследователем и быть историком-художником», и поэтому в труде его были и недочеты, обусловленные недостаточной изученностью прошлого нашей страны. Но главный вывод «неистового Виссариона» однозначно положительный: «История» Карамзина впервые познакомила русское общество с историей России, и с нее начались и ею условливались все дальнейшие, последовавшие за нею успехи в ученом и литературном знакомстве и понимании русской истории».

Николай Языков не дожил всего нескольких месяцев до появления этих похвальных строк Виссариона Белинского в адрес Н. М. Карамзина. А если бы ему довелось их прочитать, он был бы рад, что один из главных его оппонентов последних лет так тепло отнесся к публикации отрывков писем историка-художника. Несомненно и другое. Наш поэт был глубоко знаком с письмами Н.М.Карамзина без всякого изъятия и как земляк лучше, чем кто-либо другой, представлял чрезвычайно важную составляющую жизни и творчества своего двойного тезки - его тесную связь с Симбирском, с любимым старшим братом Василием Михайловичем, другими родными и близкими знакомыми. Постоянная моральная, а в критические моменты и материальная поддержка старшего брата помогала Н.М.Карамзину мужественно преодолевать и препоны, чинимые завистниками-царедворцами, и трагедию потери во время нашествия Наполеона на Москву тщательно подобранных библиотеки и личного архива, включавшего ценные летописи, и богатой переписки, не говоря уже о неимоверных страданиях, связанных с болезнью и смертью своих горячо любимых детей...

Можно твердо сказать, что Николай Языков, его братья Петр и Александр, их родные и близкие испытывали гордость за тот бесценный вклад, который Н.М.Карамзин своим личным примером и художественно-историческими творениями внес в духовную жизнь Симбирска. Братья Языковы и их окружение были в числе инициаторов установления портретов Н.М.Карамзина и И.И.Дмитриева 25 декабря 1825 года в главной зале Дома дворянского собра-ния  (на этом  месте теперь находится учебный корпус суворовского училища им. В.И.Ленина). А весной 1833 года Петр, Александр и Николай Языковы и их единомышленники, в первую очередь суворовский генерал (отец декабриста) П.Н.Ивашев, выдвигают проект монументального увековечения памяти Н.М.Карамзина. В соответствии с замыслом созданного дворянством комитета в центральной части города должно быть возведено по проекту архитектора И.И.Лизогуба двухэтажное каменное здание библиотеки с монументом Николая Михайловича в парадном вестибюле.

Этот почин земляков был горячо поддержан участниками обеда в честь И.И.Дмитриева, данного в Петербурге А. С. Пушкиным, братьями Виельгорскими, П.А.Вяземским, Д.В.Давыдовым, И.А.Крыловым, С.С.Кушниковым, Д.Н.Блудовым, С.С.Уваровым и другими видными деятелями. По подписке, проведенной среди 20 участников обеда, было собрано 4525 рублей. К сожалению, столь блистательное начало претворялось в жизнь на протяжении 12 с лишним лет. Причем (не без влияния министра внутренних дел Д.Н.Блудова) повелением Николая I вместо библиотеки в память Н.М.Карамзина был изготовлен по проекту академика С.И.Гальберга памятник для установки на площади около губернаторского дома и мужской гимназии. Детали этой многолетней истории подробно изложены мною в книге «Симбирский памятник Н.М.Карамзину. Известное и неизвестное», вышедшей в Москве в 1992 году.

Замечу лишь, что это великолепное творение выдающегося скульптора и его талантливых учеников уже более полутора столетий является одной из неотъемлемых достопримечательностей города, а созданный вокруг памятника сквер - любимое место отдыха многих поколений симбирян. Истины ради надо сказать, что среди просвещенной публики Симбирска нашлись деятели, которым не нравилось, что на пьедестале памятника установлена статуя не Карамзина, а богини истории Клио. И поэт Николай Языков относился к их числу, хотя проживал давно в Москве и не видел доставленный из Петербурга в Симбирск памятник. В письме к Н. В. Гоголю в Германию от 14 декабря 1844 года он счел нужным передать слухи с берегов Волги: «Народ смотрит на статую Клио и толкует, кто это: дочь ли Карамзина или жена его?»

Тем не менее, считаясь с тем, (то памятник вскоре будет установлен в центре Симбирска и отбытие его является далеко не ординарным событием в истории: культуры России, Николай Михайлович приложил немало усилий к ому, чтобы М.П.Погодин, взяв-вшийся за написание «Исторического похвального слова Карамзину», завершил эту работу летом 845 года. А когда стало известно, то министр народного просвещения С.С.Уваров отказал историку-академику в командировке в Сим-ирск на открытие памятника Карамзину,  Языковы  от  имени дворянства гарантировали ему возврат расходов на курьерских лошадей. И поэт сделал все, чтобы Погодина встретили в Симбирске «с подобающей честью».

Рассказы родных, а затем и возвратившегося в Москву Погодина о всеобщем энтузиазме, с которым отмечалось открытие памятна, воодушевляюще подействовало  на Николая Языкова, и он в октябре 1845 года закончил «Стихи на объявление памятника исто-риографу Н. М. Карамзину» с посвящением литератору-симбирянину Александру Ивановичу Тургеневу - доугу Н. М. Карамзина, брату декабриста Н.И.Тургенева, видному общественному деятелю, верному покровителю А.С.Пушкина.

Но поэт хотел еще одним добрым делом внести вклад в увековечение памяти выдающегося литератора и историка. «По случаю объявления (так называется в нашей Библии инаугурация монументов) памятника Карамзину, -писал он 25 ноября брату Александру в Симбирск, - должно издать альбом, в котором должны участвовать все русские поэты и прозаики: каждый пусть напишет о нем стихи или статью! Так делали немцы в честь Шиллера и Гете. Похвально перенимать похвальное».

Увы, этому благородному замыслу не суждено было сбыться. Сначала из-за препятствий московской цензуры,которая не разрешила публикацию погодинского «Исторического похвального слова Карамзину», а потом и из-за языковского стихотворения, посвященного открытию памятника в Симбирске. Только 14 января 1846 года Николай Языков смог сообщить родным в Симбирск: «Возня моя с московскою цензурою окончилась в мою пользу: вчера получил я билет на выпуск своего стихотворения». А 27 февраля поэт с удовлетворением уведомил брата Александра: «Вот тебе 15 экз. моего творения «На памятник Карамзину», раздай их кому следует».

Стихотворение начинается строкой из оды Г.Р.Державина «Памятник»: «Он памятник воздвиг чудесный, вечный». Заменено лишь местоимение «я» на «он» (эту строку в измененном виде - «я памятник воздвиг себе нерукотворный» - использовал и А.С.Пушкин). «Памятник» Пушкина был одним из последних высоких творений, по сути - его завещанием, так как великий поэт предчувствовал свою скорую гибель. Языков же обратился к возвышенной державинс-кой строке, будучи смертельно больным, но он привлек ее не для своего завещания, самоутверждения и славы, а для возвеличивания подвига автора «Истории государства Российского». В этом его поступке - и весь Языков, и весь Карамзин...

Каким певучим поэтическим языком Николай Языков дает оценку творчества Николая Карамзина, предрекая ему долговечность, равную долговечности самой России:

Тот славный памятник,

отчизну украшая,

О нем потомству говорит

И будет говорить, покуда Русь

святая

Сама себе не изменит!

Подчеркивая неразрывную связь исторических знаний и русского языка с самосознанием народа и существованием самой Родины, Языков делает это замечательным образом. Он пишет о России:

Покуда внятны ей родимые

преданья

Давно скончавшихся веков

Про светлые дела,

про лютые страданья,

Про жизнь и веру праотцов,

Покуда наш язык, могучий

и прекрасный,

Их вещий и могучий глас,

Певучий и живой, звучит нам

сладко гласно,

И есть Отечество у нас!

За этими несколькими строчками просматриваются и непереоценимая значимость скрупулезного многолетнего собирания, сбережения и осмысливания историографом массы документальных источников и фактов, и вклад писателя в развитие литературы и сохранение русского языка, и патриотизм Карамзина, и патриотизм самого Языкова с его мудрым и неравнодушным взглядом на подмеченную им неразрывную связь.

(Продолжение статьи следует)